Сегодня мы поговорим о том, как появился феномен, называемый монашеством. Корнями он восходит к Египту периода I–IV веков. Там он фактически сформировался, и оттуда это дерево пустило свои ветви в другие страны. Говоря о возникновении монашества, мы должны будем затронуть некоторые сродные слова: «отшельничество», или – в целом – «аскеза». Монашество – это вид аскезы, которая появилась в форме отшельничества.
Аскеза – упражнение ума и воли
Итак, для начала – что же такое «аскеза»?
Греческое слово άσκηση (упражнение), или ασκητής (атлет, борец) по своему происхождению остается несколько загадочным. Как минимум оно имеет три значения. С одной стороны, это некие физические упражнения, аскеза как физическая тренировка. С другой стороны, у философов – таких, как Ксенофонт и софисты, мы видим нравственный смысл этого слова: упражнение ума, воли. Наконец, у слова «аскеза» со времен Пифагора появляется некий религиозный смысл. В частности, размышления и философские изыскания Пифагора были связаны с религиозными практиками общины, в которой жили совместно, молились на рассвете, встречая Солнце: была определенная пифагорейская мистика, связанная с соответствующей аскезой. На рубеже тысячелетий, I века до и I века после Рождества Христова, в Александрии у такого иудео-христианина как Филон появляется некий синтез между тем, что мы можем вычитать в Ветхом Завете и тем, что встречается в греческой философии. И, в частности, у Филона Александрийского появляются такие выражения как, например, «упражняться в чистом благочестии». Филон, ориентируясь на Ветхий Завет, трактует его нередко аллегорически, символически, но, с другой стороны, используя некий философский принцип очищения ума, восхождения к добродетели, он вкладывает в философские категории и библейское содержание.
Если говорить собственно о Ветхом Завете, то слово «аскеза» появляется, наверное, только лишь начиная с книг Маккавейских – книг межзаветного периода, не канонических. Потом это слово возникает в книге «Деяний святых апостолов» у апостола Павла, в следующей фразе: «…и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми» (Деян. 24:16). Но, с другой стороны, тот же апостол Павел для обозначения этого же понятия «тренировка, упражнение» предпочитает употреблять другое греческое слово – γύμναση (отсюда наше русское «гимнастика», или «гимназия» – место, где проводятся тренировки). А вот уже с Климента Александрийского и Оригена (возможно, под влиянием самого Филона Александрийского и христианской письменности) слово «аскеза» приобретает более привычный для нас смысл. Это такое прочтение Священного Писания – и сам способ жизни – при котором человек очищает свой ум от низменного для того, чтобы взойти к неким горним познаниям Бога.
Итак: аскетизм был присущ греческой философии. В I веке мы видим у Филона Александрийского некий синтез библейского и греческой философской мысли; и далее в христианском богословии аскеза – в том понимании, какое сейчас существует в нашем богословии – впервые появляется у Климента и Оригена.
Искать совершенства в Боге
В Ветхозаветное время мотивом к аскетике, хотя это слово в Библии может не употребляться, служили следующие слова Священного Писания: «Будьте… святы, ибо Я свят, Господь Бог ваш». Это слова из книги Левит (Лев. 19:2). При этом та форма аскетизма, которая проявляется позже уже в монашестве египетском, в Библейские времена могла находить свое отражение в назорействе. Правда, назорейские обеты были временными: тот или иной человек, мужчина, давал обет Богу, и если Господь исполнял то, о чем человек просил, то, соответственно, суть обета была исчерпана и время его заканчивалось. И, конечно, для ветхозаветных людей отсутствовало понимание добродетели в виде девства. Наоборот, каждая еврейская семья, особенно ближе к эпохе Иисуса Христа, хотела иметь детей. Грехом считалась бездетность, потому что полагали, что в каком-то из поколений того или иного рода может родиться Мессия. Поэтому мы можем сказать, что ориентиром для древних христиан были, скорее, не назореи или обычные праведники, но те отшельники, которых мы видим в лице пророка Илии и потом Иоанна Предтечи. Они были, так сказать, первейшей моделью для развития египетского отшельничества. И для большинства читателей Ветхого Завета, конечно, аскетизм, если можно употребить это слово, в первую очередь заключался в самом непорочном служении Богу.
И, с другой стороны, хотя понятие «девства» в Ветхозаветной религии не существовало в том виде, в каком мы его потом встречаем в монашестве, однако блудом могло считаться и злоупотребление друг другом в супружеской связи. То есть, когда брак заключался, или интимная связь осуществлялась не для деторождения, а для самоудовлетворения. Это, в частности, потом отрицалось и попрекалось в раввинистическом иудаизме, который развился после Рождества Христова. Тем не менее, в некоторых пророческих словах, например, у Иеремии, в выражении «И было ко мне слово Господне: Не бери себе жены и пусть не будет у тебя ни сыновей, ни дочерей на месте сем» (Иер. 16:1–2) как бы предуказуется такой особый, нестандартный подвиг спасения человека. И, более того, на рубеже эпох, на рубеже I века до Рождества и после Рождества Христова, мы видим, что и у мудрецов иудейских появляются соответствующие поговорки. Если цель брака не осуществляется, если невозможно достичь того идеала праведности в семье, который заповедан был Моисеем и другими пророками, то, следовательно (цитирую Книгу премудрости Соломона): «лучше бездетность с добродетелью» (Прем. 4:1).
Особый аскетизм в ожидании Мессии появляется перед Рождеством Христовым в сектантстве. И, в частности, в Иудее, в Александрии мы встречаем два вида сектантства, о которых сейчас говорят, что, они, якобы, даже были предвозвестниками христианского монашества. Это ессейство в Иудее и секта терапевтов, о которой пишет Филон, в Александрии. Но, надо сказать, что аскетизм ессеев, которых часто ассоциируют с Кумранской общиной на берегу Мертвого моря, сводился, скорее, не к поиску святости как таковой, а к более внимательному, но и излишне, может быть, требовательному отношению к внешней ритуальной чистоте. Ессеи ежедневно совершали ритуальные омовения. Они считали, что Ветхозаветный храм осквернен, поэтому к жертвоприношениям храма не прикасались; сами отдавали какие-то пожертвования в Иерусалимский храм, но в жертвоприношениях не участвовали. Более того, прочитывая Священные тексты на своем богослужении, они считали, что жертва реализуется в самом чтении, самой молитве. У ессеев, по свидетельству дошедших до нас памятников, также были общины не вступавших в брак людей. У Иосифа Флавия мы встречаем описания двух типов общин: тех ессеев, которые жили в городах и вступали в брак, но вели более строгий, замкнутый образ жизни, – и тех, которые жили в районе Мертвого моря и не вступали в брак.
Терапевты, или, по другому, целители, о которых пишет Филон Александрийский, также посвящали свою жизнь созерцанию Бога. И, по словам Филона, терапевтов, вступающих на путь служения Богу и врачевания души, побуждает к тому не пример, не призыв и не совет чей-либо, а исключительно Небесное влияние. Вследствие стремления к бессмертной блаженной жизни, полагая, что смертная жизнь у них кончилась, они оставляют свои имения сыновьям или дочерям, или другим родственниками, добровольно уступая им свои владения. У кого нет родных, те отдают свое имущество друзьям и знакомым. И так далее. По всей видимости, жизнь терапевтов настолько напоминала в последующем жизнь древних монахов, что церковный писатель IV века Евсевий Кесарийский даже как-то заметил: «Мы думаем, что слова Филона, ясные и неопровержимые, относятся к нашим подвижникам».
С другой стороны, как замечено современными исследователями, описывая общину терапевтов, Филон, скорее, писал не о той реальности, которую видел перед собой, но о том, что он хотел увидеть. Описывал некую идеальную общину, которая, на его взгляд, была бы чиста и ритуально, и душой; члены которой были бы истинными философами, любомудрами, оставаясь при этом приверженцами иудейской религии. Кроме Филона о терапевтах никто нам ничего не сообщает. Материальных памятников от них также не дошло. Поэтому можно представить, что это некий идеал, который так и не был до конца претворен в жизнь, но в несколько ином ракурсе был воплощен в последующем развитии египетского монашества.
Но что же произошло с начала проповеди Иисуса Христа? Надо заметить, что буквально с первых слов Нагорной проповеди, Сам Христос начинает позиционировать свое отношение к Писанию – и вообще к нравственной жизни – как к жизни некоего аскета и подвижника. Мы неоднократно встретим в Священном Писании Нового Завета, прежде всего в Евангелии, весьма радикальные слова. Например: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф. 16:24). Следование означает подражание Христу. Его ученики, апостолы, именно так, буквально, понимают эти слова и следуют за Ним. И апостол Павел словно повторяет выражение Спасителя: «Подражайте мне, как я Христу» (1 Кор. 4:16), то есть приглашает своих учеников быть таким же, как он, исполнителями в буквальном смысле слова заповедей Христа. Цель этого следования исходила из заповеди Господа: «Будьте совершенны как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48).
Мы приводили сегодня слова из книги Левит: «Будьте святы, ибо Я свят». Господь Иисус Христос повторяет то же самое, что сказано в книге Левит, но в несколько ином ракурсе, побуждая человека к действию. Не просто напоминая о необходимости быть чистым, святым, светлым, но – быть совершенным, то есть употребить некое усилие, пойти за Ним, чтобы приобрести это совершенство. И, следовательно, первое христианское представление об аскетике можно кратко определить следующим выражением: этосознательное и добровольное усилие, направленное к достижению совершенства. Мы неоднократно встретим на страницах Евангелия слова, что «тесны врата и узок путь», и не всякий приобретает Царство Небесное, но приобретают его те, которые усилием его берут (см. Мф. 7:14; 11:12). Следовательно, нужна какая-то работа над собой, нужно понуждение себя к тому, чтобы исполнить заповеди Господа.
Подражание Христу и стяжание Царства Небесного, прежде всего, конечно же, требовало отказа от благ временных и преходящих. «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего», – пишет апостол Иоанн Богослов в своем Послании (1 Ин. 2:15–16). При этом под миром мы можем здесь понимать совокупность всего того, что отчуждено от Бога, что Ему противно. Не просто бытовая реальность, которая окружает человека, – орудия производства, техника, которой он пользуется, но собственно привязанность к этой технике, зависимость от нее; и зависимость и привязанность ко всему тому, что отделяет человека от Бога.
Обращаясь к христианам, апостол Павел говорил следующее: «Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем. Итак, да не царствует грех в смертном вашем теле, чтобы вам повиноваться ему в похотях его» (Рим. 6:11–12). Различая в человеке плоть и дух, внешнего и внутреннего человека, апостол Павел полагает, что в Крещении умирает ветхий человек, или плоть, но продолжает жить дух, или обновленный Духом Святым и посвящающий себя на служение Богу новый человек. Отсюда и христианин должен, прежде всего, искать небесного, а не земного. Помышлять о небесном и умертвить свои земные члены. Как пишется в послании Колоссянам – «блуд, нечистоту…» и так далее (см. Кол. 3:5). Противление ветхому человеку, уже по апостолу Павлу, предполагает некую духовную брань. Апостол Павел особенно подчеркивает, что она не есть «против плоти и крови», то есть не против окружающих нас людей или предметов, но «против начальств… властей… мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6:12).
Итак, апостол Павел, как истинный последователь Господа Иисуса Христа, словно растолковывает слова Спасителя и показывает пути для их воплощения. Христос подчеркнул, что следует искать прежде Царства Небесного и правды его (см. Мф. 6:33), а с другой стороны, Он также подчеркнул, что Царствие Небесное «внутрь вас есть» (см. Лк. 17:21). Следовательно, большинство Его законов или заповедей направлены на внутреннее содержание жизни человека, как на достижение Царства. Вы многократно можете встретить этому примеры в Евангелиях, например, от Матфея и Марка, – когда Господь, споря с фарисеями, говорит, что «не то оскверняет человека, что входит в человека» (то есть какая-то грязная еда или прием пищи неумытыми руками, или с немытой посуды), «но то, что исходит из человека». Это всякое сквернословие, злоречье, блуд, нечистота и так далее (см. Мф. 15:11; Мк. 7:15).
В Евангельских перечнях грехов мы видим, что есть нечто большее, выходящее за нормы обычной Ветхозаветной праведности, – то, что касается уже некоего закона христианского подвижничества или, по другому, очищения своего сердца.
Итак, с точки зрения богословия Господа Иисуса, прежде всего человек должен искать совершенства в Боге. Это совершенство в Боге приводит человека к обретению Царства Небесного. Средством для обретения Царства является исполнение заповедей, которые направлены на состояние души, на очищение сердца, на преображение человека. Следовательно, праведность Христова – это праведность совести, праведность духа, праведность ума, праведность внутренних сил души, а не только наружная, показная, лицемерно-фарисейская праведность.
Мученик – это подвижник
Но в богословии Господа мы видим также и некую эсхатологическую перспективу – ожидание Второго пришествия Спасителя, его близость, близость Суда всеобщего над миром, над каждой душой, близость всемирной катастрофы. И вот эта эсхатологическая перспектива также была характерной чертой христианства с первых веков. Это мы видим по Посланию апостола Павла и по последующей христианской письменности. Итак, «употребляющий усилие восхищает Царство Небесное». Вот таким ожиданием пришествия Господа, ориентиром на то, что жизнь временна и коротка, но там, на том свете, человека ожидает рай, блаженство, свет и Бог, – этим ожиданием жили древние христиане. В частности, конечно же, это ожидание воодушевляло на подвиг древних христианских мучеников. Документы, которые свидетельствуют о жизни первых христианских мучеников, «Акты мучеников», доказывают, что для древних христиан было некой вершиной, или даже можно сказать – нормой, ожидание ежечасно и ежеминутно Господа, готовность своей жизнью засвидетельствовать свою веру в Его славное Воскресение и, соответственно, в бессмертие души христианской.
Поэтому первый христианский мученик, по большому счету, это не герой, хотя мы можем назвать его подвижником. Это, прежде всего, свидетель. Мученик – это свидетель за Христа. Следовательно, его жизнь – это жизнь не героическая, а нормальная жизнь, когда он перед лицом опасности и перед лицом смерти выбирает твердость в вере в Бога и свидетельствует о своей вере перед лицом неверующего или языческого мира. И своей смертью он утверждает, что царство смерти кончилось, что жизнь восторжествовала. Он умирает не за Христа, а умирает со Христом, чтобы с Ним же получить жизнь, воссиявшую из гроба. Таким образом, мы можем сказать, что для церковного сознания первых трех веков, когда особенно много христиан пострадало как мученики за веру, аскезой было свидетельство перед лицом окружающего мира о своей вере во Христа.
С другой стороны, мы видим, что понятие «аскетика», как бы в параллели, развивается и в понимании борьбы со своими греховными похотями и страстями. Так, святой Климент Римский, описывая мученичества святых Петра и Павла, называет их «подвижниками», или, по-другому, «борцами». Этот термин – αθλητής (атлет) использовался у философов, в частности, у стоиков и киников, чтобы обозначить борцов за любомудрие, и именно этот термин позднее применил святитель Афанасий Александрийский, чтобы описать аскетическую жизнь святого Антония Великого: он борец, подвижник, который ищет некое любомудрие. Именно таким борцом или подвижником в своих посланиях являет себя и святой мученик Игнатий Богоносец. Например, своего молодого друга, и также мученика, Поликарпа Смирнского, он увещает быть бдительным, как подобает борцу Божию, или, по-другому, «Божию атлету», ибо, цитирую: «великому борцу свойственно принимать удары и побеждать, а наградой ему будет нетление и жизнь вечная». А быть мучеником для него – значит быть подлинным учеником Христовым, сделаться живой жертвой Богу и обрести свободу от рабства греху и тлению. И поэтому подвижник должен быть «мудрым как змий и непорочным как голубь. С кротостью и лаской принимать зримые вещи и молиться Богу, чтобы и незримые были явлены ему». Вот в этих ранних христианских произведениях мы видим уже наметки того, что потом будет развито в Египте.
Итак, атлет – не только мученик, он еще и любомудрый человек, который борется с рабством греху, чтобы обрести свободу во Христе. Свободу от греха уже здесь, в этой жизни, – чтобы ему были явлены некие божественные истины, открылись незримые глаголы, и познания Бога он достиг не там, в мире ином, а уже здесь в силу того, что он этого познания достигает, очищая свое сердце.
Девство – идеал подвига ради Христа
Кроме мученичества во II–III веках среди христианских подвижников появляется и развивается такой высокий идеал подвига ради Христа, как девство. Святой Иустин Философ замечает следующее. Он пишет в начале II века: «Есть много мужчин и женщин лет шестидесяти и семидесяти, которые из детства сделавшись учениками Христовыми, живут в девстве. И я готов таких указать из всякого народа». Также Тертуллиан потом, во второй половине II века, восклицает: «Сколько людей посвятило себя целомудрию сразу после крещения! Сколько супругов с обоюдного согласия отказались от плотского общения, став добровольно скопцами ради Царства Божия!» И Ориген также говорит, что в его время существовали некие вдовы и воздерживающиеся как отдельная группа христиан, посвящающих себя целиком аскетическому служению Богу. Теоретическое обоснование такого аскетизма мы видим, например, у того же Тертуллиана. Девство у него идет рука об руку со скромностью, с чистотой и другими добродетелями. И эта добродетель – девство – уже здесь, на земле позволяет подвижнице или подвижнику достигнуть определенной степени святости.
Киприан Карфагенский писал, что христианин должен постоянно в своем теле носить и славить Бога. И писал следующее: «освящением животворной купели очищенные от всякой нечистой древней заразы, христиане суть храмы Божии, которые ничем не должны быть растлеваемы и оскверняемы». Надо сказать, что где-то с рубежа II–III века по Рождестве Христовом появляется очень интересная традиция, когда крещение откладывается и откладывается, и человек не сразу принимает это таинство, но существует множество примеров, когда после крещения христиане уже не живут супружеской жизнью, или не вступают в брак после крещения. Святой Киприан Карфагенский почитал девственниц как бы неким цветом Церкви, избранными дочерями, и при этом их целомудрие должно проявляться как внутренне, так и во внешнем поведении: одежде, нравах, привычках, отказе от богатства, роскоши и так далее. По его словам, «первый плод – сторичный. Это плод, приносимый мучениками». «Второй – шестидесятикратный – принадлежит вам, – обращался он к девственницам. – И как у мучеников нет помышления о плоти и мире, когда они вступают в тяжкую борьбу с врагом, так и у вас, которым предназначается вторая после них благодатная награда, да будет близок к ним и подвиг терпения» (трактат «Об одежде девственниц»).
Итак, мы видим, что, по словам Киприана Карфагенского, подвиг девства, хотя не равен подвигу мученичества, но как бы следует за ним, приравнивается. И позволяет человеку не идти на смерть, не проходить это испытание жизни, но уже приблизиться к тем совершенствам Царства Небесного, которого достигали мученики, свидетельствуя кровью о своей вере в воскресшего Христа.
В доникейский период, то есть до начала IV века, наивысшее теоретическое обоснование девство получает в сочинении священномученика Мефодия Патарского «Пир десяти дев». И при этом, по Мефодию, только одно само по себе плотское воздержание еще не является девством. Истинное девство – девство сердца, воздержание всех чувств и способности ума и души. Поэтому, несмотря на то, что (цитирую) «подвиг девства рассматривается как вершина христианских добродетелей и совершенств, это вовсе не значит, что девственники и девственницы выделены в какую-то особую категорию. Каждый христианин, совершенствуясь в исполнении Божьей воли, должен в той или иной мере приближаться к святыне нетленной чистоты». «Истинное девство, – пишет св. Мефодий, – доступно лишь немногим. Но если истинное девство доступно немногим, то целомудрие может и должно быть нормой поведения для множества христиан, в том числе и для живущих в браке. Девство, целомудрие и воздержание как бы заключаются в одном всеобъемлющем идеале христианского совершенства. Этот идеал – святая и нетленная чистота».
И вот тут мы видим, что у святого Мефодия Патарского достигает апогея представление Нового Завета о том, что такое чистота внутренняя. И у него, как и у других христианских писателей II–III веков, мы видим уже некое теоретическое обоснование того, как этой внутренней чистоты достичь. Поэтому когда мы начинаем рассматривать христианский аскетизм в лице Антония Великого и других подвижников, зная предшествующую историю мучеников, зная предшествующую историю появления чина дев и девствующих при христианских храмах, мы словно постепенно переходим к тому, что мы видим в лице святого Антония. По сути дела, для исследователя, который будет вчитываться в древнехристианские тексты, переход от собственно новозаветного или, мы бы сказали, евангельского аскетизма к собственно монашескому – практически неуловим. «Территориальный» уход от мира, который некоторые исследователи считают за самую главную черту отшельничества или новозаветного монашества, собственно говоря, не был исключительным и единственным для монахов III–IV веков, как мы увидим в дальнейшем. Было множество подвижников, которые не уходили в пустыню, жили на краю деревни или поблизости от своей деревни, и при этом жизнь вели такую, какую мы впоследствии назовем монашеской.
Итак, повторюсь еще раз, что многочисленное число древних памятников свидетельствует нам о том, что до того, как просияли такие выдающиеся подвижники – Антоний Великий, Макарий Египетский, Макарий Александрийский, святой Пахомий, о которых мы будем сегодня говорить, –предпосылкой возникновения монашества было существование мучеников и девствующих, служивших при храмах.
Многие современные литургисты, исследуя такие памятники второй половины IV века, как «Письма паломницы Этерии (Егерии)», замечают, что уже в то время существуют целые чины и сонмы неких девствующих лиц, как клириков, так, в первую очередь, и тех, кто пел при храме, занимался социальным служением. Они, собственно, не назывались монахами, но, по сути, вели жизнь «одиночествующую» (μοναχός, если буквально переводить с греческого языка, – это не монах в нашем современном представлении, а одиночествующий, то есть не вступивший в брак или сохраняющий девство). Итак, примеров таких до Антония было много. И древние монахи-аскеты могли не удаляться в пустыню, но просто вести особо созерцательную, погруженную внутрь себя, строгую к себе, жизнь, которая заключалась в постоянной борьбе со грехом ради достижения чистоты сердца.
Одним из первых таких «монахов до монашества», наверное, является святой Павел Фивейский. Мы его считаем даже неким первым монахом, но он не был первым исторически. Скорее, одним из первых, о ком мы встречаем соответствующее описание, житие, которое подобно житию всех других монахов. В житии Павла Фивейского, написанном блаженным Иеронимом, мы видим трогательную встречу: уже достигший преклонных лет Антоний Великий идет через пустыню, по откровению свыше, чтобы встретиться с почти что 136-летним Павлом, который жил вдали от мира. По блаженному Иерониму, он более полувека прожил в одиночестве и даже спрашивал Антония: что там, в миру, происходит. «Расскажи мне, пожалуйста, как живет теперь род человеческий? – спрашивал святой Павел. – Возвышаются ли в старых городах новые крыши, какой властью управляется мир? И остался ли кто-либо увлеченный прелестью демона?» [1] Мы видим, что в их присутствии совершается чудо: ворон, который приносит Павлу укрухи хлеба, в тот момент, когда приходит святой Антоний, приносит двойную часть. После смерти святого Павла Фивейского, в память об этом подвижнике святой Антоний сохраняет его милоть.
Древнее монашество. Источники
Теперь, после такого пространного вступления, мы с вами попробуем рассмотреть то, что связано с собственно древними монахами. Прежде всего должен сказать два слова о дошедших до нас источниках, описывающих древних монашествующих лиц. Классическим, наиболее известным и повсеместно распространенным уже в IV веке является такой памятник христианской письменности, как «Житие святого Антония». Жизнь этого подвижника описал святитель Афанасий Александрийский. Другим известным памятником рассматриваемого периода являются Беседы преподобного Макария Египетского. Они в основном описывают жизнь в скиту. Также, помимо первоисточников, мы до наших дней сохранили и имеем перед собой свидетельства путешественников, которые посещали монахов. Такими путешественниками, которые от года до семи лет скитались по Египту, жили или в скиту в Нитрийской пустыни, или встречались со святым Антонием, или слышали о нем что-либо, являются, например, Руфин Аквилейский и Палладий, епископ Еленопольский. Они оставили нам сочинения «Жизнь пустынных отцов» (Руфин) и «Лавсаик, или повествование о жизни святых и блаженных отцов» (Палладий). Эти сочинения дошли до нас отчасти в латинском переводе, в частности Руфин.
Также большую часть переводов на латинский до нас донес блаженный Иероним. И сведения о египетских отшельниках, да и не только отшельниках, но и лицах, которые уже подвизались в общежитиях, нам сообщает в своем сочинении о правилах общежительных монастырей преподобный Иоанн Кассиан Римлянин. Но надо сказать, что у преподобного Иоанна его описания египетских подвижников уже явлются некоей адаптацией к жизни тех двух монастырей в Марселе, которые он основал, – это не в чистом виде пересказ жизни того или иного скита или кельи, которые существовали в Египте.
Также до нас дошли некие сборники высказываний – «Апофтегмы» – краткие изречения, краткие истории о том или ином святом. Они существуют в двух редакциях: так называемый алфавитный патерик и тематический патерик. В алфавитном патерике (возможно, более древнем) систематизированы изречения отцов по именам тех или иных преподобных. А вот в тематическом патерике эти изречения уже классифицированы по той или иной добродетели или по тому или иному греху, с которым борется тот или иной подвижник. Такие изречения – более поздние, относятся к рубежу V–VI веков. Наконец, сейчас, чем дальше, тем больше имеют вес рукописи, которые дошли до нас на коптском языке. Они все более и более открываются в последнее время и служат дополнительным свидетельством о том, как могли жить подвижники III–IV веков. Это основные источники – не все, но на которые я обратил бы первейшее ваше внимание.
Если говорить о современной литературе, которая в систематическом виде доносит до нас описание жизни первых египетских пустынников, то в первую очередь я обозначил бы книгу профессора Московской духовной академии Алексея Ивановича Сидорова – «Древний христианский аскетизм и зарождение монашества». В этой книге он резюмирует то, что было сказано о египетских пустынниках в дореволюционной патристике, в частности, у профессора П.С. Казанского [2] и других. Также две книги современных западных исследователей – англичанина Дерваса Читти «Град Пустыня» и француза Люсьена Ренье «Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века». Есть и другая литература, связанная с описанием современных коптских памятников, например, издание Устава святого Пахомия, которое сделал А.Л. Хосроев, или «Изречения египетских отцов» в переводе и с комментариями А.И. Еланской.
Жизнь первых пустынников
Антоний Великий
Перейдем к рассмотрению жизни первых пустынников. Нам сегодня предстоит изучить места жизни и подвига святого Антония Великого. На карте Северного Египта вы видите, что Нил, впадая в Средиземное море, образует дельту. Здесь расположен Фаюмский оазис. Преподобный Антоний родился недалеко от этого места, в селении Комы. Ближе к реке Нил была так называемая «внешняя гора», где появилась колония отшельников, живших близ преподобного (со временем он стал часто их посещать). И так называемая «внутренняя гора» – у Красного моря, где сейчас располагается знаменитый монастырь святого Антония Великого, место его последних лет подвижнической жизни.
Места, которые связаны с Нитрийской пустынью, с Келлиями и Скитом, располагаются вблизи от дельты Нила, недалеко от Александрии. В 40 километрах от Александрии находится Нитрия, примерно в 18 км – Келлии, и на расстоянии ночного перехода (днем, как правило, не путешествовали: в пустыне легко заблудиться, поэтому путешествовали ночью по звездам, к тому же днем было жарко) находились и хижины тех, кого называли скитянами. Они жили в месте под названием Скит.
Монастыри святого Пахомия Великого находились в верхнем течении Нила. Их было 11 – девять мужских и два женских. Первым местом, где основал монастырь святой Пахомий, была Тавенниси (Тавенна), потом Боу и Хенобоскион. В Тавенниси он, собственно, подвизался и руководил этим монастырем. Второй монастырь, который в свое время стал главным, – Боу – находится рядом. Все эти места нам важно географически представить. Также мы, я думаю, должны ознакомиться с тем, как близко (или, скорее, далеко) друг от друга располагались Нитрийская пустынь и Келлии, потому что часто эти места в современном представлении путешественников и паломников смешиваются.
Итак, Нитрийская пустынь (по-арабски Вади-Натрун) – место, где располагались первые подвижники, – находилась на границе с дельтой Нила. Чуть поодаль, на границе с поймой реки, было место, которое в последующем получило название Келлии.
И наконец – Скит. Сегодня эта местность уже орошается водой, подтягиваемой с Нила. Здесь сохранились четыре дошедшие до нас монастыря: монастырь сирийцев, монастырь римлян (Аль Барамос), монастырь святого Псоя (или Анба Бешой – как его часто называют египтяне) и обитель святого Макария. В древности на этом месте не было монастырей в том виде, в каком мы видим их сейчас, а были отдельно стоящие хижины подвижников, пещеры, землянки или небольшие домики.
Итак, первоначально Нитрия, Келлии и Скит – это были географические обозначения той или иной местности. А уже потом от местности под названием Скит получил свое название и образ жизни – скитской. Отсюда и последующие, например, в русской традиции, небольшие общежительные монастырьки, или отшельнические поселения, стали называться скитами, поскольку они стремились подражать подвижникам, которые жили в древнем Скиту.
Итак, как я уже говорил, Антоний Великий не был подвижником в собственном смысле слова, но был неким символом монашеской жизни. И как писал блаженный Иероним, «Антоний был не столько первым из пустынножителей, сколько человеком, возбудившим общее стремление к этому образу жизни». Его имя стало со временем нарицательным, о нем знали по всему Египту и далеко за пределами. Поэтому то Житие, которое писал святитель Афанасий, быстро распространилось по всему свету.
Родился преподобный Антоний в простой, но достаточно богатой семье, около 251–253 года от Рождества Христова. Он был тихим, склонным к уединению, не любил шума. Поодаль от мирской суеты он предавался размышлениям о божественных предметах, постоянно посещал богослужения в храме и внимательно слушал Священное Писание. Родители святого Антония умерли рано, когда ему было около двадцати лет, и в этом же возрасте он принял решение, услышав в храме цитату из Евангелия: «если хочешь быть совершенным, пойди продай имение твое, раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» (Мф. 19:21). Он решил так и поступить. Антоний подарил свою землю односельчанам, поручил свою меньшую сестру попечению неких известных и верных девственниц, а сам поселился недалеко от своего дома, на краю деревни, и стал вести отшельнический образ жизни. Он пристал к одинокому подвижнику, старше его по возрасту, (мы этого анахорета назвали бы сейчас «старцем»), и какое-то время жил при нем. А потом, как пишет святитель Афанасий, – как мудрая пчела, стал собирать отовсюду сведения о тех или иных видах подвига. От одного из старцев он научился кротости, у другого старца он поучался безгневию, у третьего – нестяжанию…Антоний не был первым в своем подвиге, но имел духовных руководителей, о которых мы просто ничего не знаем, их имена до нас не дошли. Путь Антония был в чем-то похож на путь ревностных христиан того времени. Он ушел к опытному подвижнику и ориентировался на его модель жизни. Вскоре он решил увеличить свои подвиги, ушел дальше от своего селения, поселился в гробнице и стал там жить, преодолевая разные бесовские искушения. Сначала он боролся с блудной страстью, которая его тяготила, и ему даже явился бес в виде некоего черного отрока, с которым он общался «лицом к лицу». После этого он боролся с разными страхами. Бывало даже, что бесы избивали Антония до полусмерти, так что знавшие его люди находили его полумертвым. А он их просил отнести его обратно в гробницу и продолжал бороться…
После подвигов в гробнице он ушел в Фиваидскую пустыню, где прожил еще около двадцати лет в развалинах воинского укрепления, в Писпире, недалеко от Нила. В этом подвиге, который превратился со временем в подвиг затвора, он подолгу не выходил из кельи, запасался хлебом по тамошней традиции на шесть месяцев. В подвиге почти полного затвора он наложил на себя еще более строгие обеты, вкушал пищу не раз в день, а раз в два дня, раз в четыре дня… Помимо хлеба в его пищу шла только соль и вода. И когда, уже насильно взломав дверь в его келью, слышавшие о нем люди вытащили его оттуда, то увидели, что, несмотря на столь долгое одиночество, он и телом не ослаб, не стал угрюм, у него не появились какие-то видения… Ровно и спокойно он отвечал вопрошавшим его людям, показывая образ кротости, смирения, любомудрия…
Со временем вокруг него образовалась группа подвижников, которые просили, чтобы он стал духовным наставником. После того как вокруг него собралось достаточно большое количество учеников, «пустыня превратилась в град монахов», – как пишется в Житии. Когда ему было около 50 лет, и он стал, собственно, подлинным отцом монахов, он, избегая суетной славы, решает удалиться от них и избирает себе так называемую Внутреннюю гору, недалеко от Красного моря. Там он проводит всю остальную жизнь, вплоть до своей кончины. Под этой горой есть небольшой оазис. Имеется предположение, что именно там он держал какой-то небольшой огородец, чтобы добыть себе пропитание, там есть и источник воды. От самой пещеры преподобного Антония до этого источника воды сейчас примерно два с половиной часа пути, если идти медленным шагом. То есть, это преодолимое расстояние для того, чтобы запастись водой.
Именно там, где сейчас располагается монастырь святого Антония, начиная уже с его эпохи, появляется колония учеников, которые в последующем перестроили отдельные кельи в общежительный монастырь, сохранившийся до наших дней. Как минимум дважды святой Антоний посещал город Александрию. Первый раз в 311 году во время гонений императора Максимина, когда преподобный укреплял в вере заключенных в темнице христиан и сам был готов идти на мученическую кончину, но, правда, не провоцировал римских военачальников, чтобы они взяли его под стражу и, соответственно, отдали на растерзание зверям…
Второй раз он посетил Александрию в 350 году, уже на склоне лет, по просьбе своего духовного сына, святителя Афанасия Александрийского. По его настойчивому приглашению преподобный Антоний пришел в столицу для того, чтобы опровергнуть учение ариан. (Ариане, подкрепляясь его именем, разглашали слухи, что якобы и сам Антоний был арианином. Но нужно подчеркнуть: и сам Антоний, и подвижники Скита были последователями Никейского собора и противниками арианской ереси.)
Святой Антоний прожил около 105 лет. Умер он в 356 году. Вот что пишет о его преклонных годах святитель Афанасий: «С юных лет и до такого возраста соблюдавший равное усердие к подвижничеству, ни по старости не обольщавшийся дорогими снедями, ни по немощи тела своего не изменявший вида своей одежды, ни в чем он не потерпел вреда. Глаза у него были здоровы и невредимы, и видел он хорошо. Не выпало у него ни одного зуба, а только ослабли они в деснах от преклонных лет старца. Здоровы были у него и руки и ноги… А что всюду говорили о нем, все удивлялись ему, даже не видавшие любили его, – это служит доказательством его добродетели и боголюбивой души».
В сокровищницу монашеской мудрости до наших дней дошли следующие его крылатые выражения: «Если ты в миру не смог ужиться с людьми, то потом ты не сможешь справиться и с одиночеством». «Я видел все ловушки, врагом расставляемые на земле, и сказал со вздохом: “Кто может их обойти?” Тогда я услышал голос, сказавший: “Смиренный”». «Как рыбы издыхают, если долго находятся на суше, так и монахи лишаются притягательной силы, даруемой тишиной, если они надолго покидают свою келью, проводя время со светскими людьми». «Как рыба должна вернуться в воду, так и мы должны стремиться в келью, чтобы во время пребывания за ее пределами не пропустить стража в своем сознании». «Не попадет в рай тот, кого не искушали. Отыми искушение, и никто не обретет спасения». «Ежедневно умирай, чтобы жить вечно, потому что боящийся Бога жив будет во веки». «Если увидишь, что брат впал в грех, то не соблазнись на него, не презирай и не осуждай его, иначе впадешь в руки врагов твоих». «Сын мой, не умножай слов. Многословие удалит тебя от духа Божия». «Никому не предлагай того, никого не учи тому, что прежде сам не исполнил на деле».
Одной из величайших добродетелей, о которых проповедовал и которые свои примером являл святой Антоний, конечно же, была добродетель смирения. Безгневие, бесстрашие, упование на Бога – все остальные его добродетели, как и крепкая вера, исходили из этой, наверное, центральной для него добродетели смирения. При жизни святой Антоний не определил для себя учеников, не назначил формальных преемников. И даже сама связь между Антонием и учениками носила не формальный характер, а, скорее, характер назиданий, советов, дружеского общения. При его жизни среди окружения его не было ни настоятелей, ни формально выделенных экономов или игуменов, и поэтому можно сказать, что его отцовство по отношению к наследникам его духовного опыта было отцовством исключительно духовным.
Несмотря на то, что он ни в одной из школ не учился Священному Писанию, мысли о Законе Господнем всегда были в центре его размышлений. Вот одно из характерных его высказываний: «…Верблюду нужно мало пищи. Он сохраняет ее в себе, пока не вернется в свое стойло. Он отрыгает ее и пережевывет, пока она не войдет в кость и плоть его. Но лошади нужно много пищи. Она ест постоянно и сразу теряет то, что съела. Итак, не будем, яко же конь, – сиречь постоянно чтущими слова Божии и ни единого от них не творящими, но примем подобие от верблюда, перечитывая каждое слово Святого Писания и сохраняя его в себе, пока не сотворим. Ибо исполнившие сии слова были человеки, как мы, но они побеждали страсти». Этот текст не только учит, как следует читать Священное Писание – со вниманием, с усердием, с прилежанием к тому, чтобы смысл каждого слова в себе сохранить, но и тому, что не стоит гоняться за количеством текста. Читать Писание, по Антонию, нужно так, чтобы можно было как можно более запомнить наизусть, чтобы потом воспоминание слов Писания стало молитвой.
Так, согласно Житию, поступал и сам святой Антоний. «Молился он часто, зная, что должно наедине молиться беспрестанно» – это ссылка на апостола Павла (1 Фес. 5:17). «И столько был внимателен к читаемому, что ни одно слово Писания не падало у него на землю (ср.: 1 Цар. 3:19; 4 Цар. 10:10), но все удерживал он в себе, почему, наконец, память заменила ему книги». Со временем он выучил наизусть Священное Писание. И мы видим, что в преклонных летах, когда приходят к нему разные путешественники и вопрошают его, он часто цитирует Священное Писание; и удивляются они, откуда он знает Священное Писание, не учившись... Надо сказать, что в монашестве Египта подобная практика была превалирующей: вступая в монастырь, инок должен был продемонстрировать, что он уже знает определенное количество псалмов наизусть, знает наизусть фрагменты из Ветхого Завета, то или иное Евангелие и даже ту или иную пророческую книгу.
Итак, мы видим, как уединенная молитва переходит в чтение или, вернее, как чтение становится предметом молитвы. И наблюдая за тем, какие молитвы родились в Скиту, – например, молитвы, которые составил Макарий Египетский, – мы видим, что, прежде всего, это повторение слов Священного Писания или их парафраз.
Нитрийская пустынь
Перейдем к рассмотрению Нитрийской пустыни. Основателем Нитрийской пустыни был преподобный Аммон (или Аммун). Сейчас рассуждают о том, какой именно, потому что упоминание о нем встречается как минимум трижды в разных памятниках христианской древности. Так, предположительно, это тот Аммон, который прожил со своей женою в девственности, в чистоте около 18 лет, а потом удалился на Нитрийскую гору. Вполне возможно, под влиянием святого Антония, а может быть, даже и по его, так сказать, благословению, – когда святой Антоний возвращался из Александрии. Удалился он туда приблизительно в 315–320 году и, следовательно, это время можно считать временем основания Нитрийской пустыни. Как сам Аммон, так и иноки Нитрийской пустыни, в своих духовных подвигах воодушевлялись примерами святого Антония. Очень быстро в Нитрийской пустыни стало насчитываться до 5 000 монахов. В последующем их число достигло 20 000. Так что даже в середине IV века император Валент, когда ему в Александрии не хватало воинов, насильно мобилизовал 5 000 монахов… Руфин, описывая жизнь Нитрийских пустынников, говорит, что в той местности виднеется до пятидесяти хижин, и употребляет уже характерный для латинского языка термин – «монастерия».
Но это не были монастыри в том смысле, в котором мы сейчас называем общежительные монастыри. В хижинах жили по одному или по несколько человек. Единого административного центра управления не было. Все были соединены нераздельно духом и любовью. В последующем мы видим, что таких хижин, отдельно стоящих, насчитывается до 130. И у них уже есть некий совет старцев, который вырабатывает общие правила для монахов Нитрийской пустыни.
Чуть ниже от Нитрийской пустыни располагается место под названием Келлии. Туда удалился святой Аммон, когда монашествующих в Нитрии стало слишком много. Следовательно, сам Аммон стал основателем и пустыни Келлии. Туда уходили любители большего уединения. Здесь они жили поодаль друг от друга, не так близко, поэтому было постоянным правилом не ходить одному в келью другого, чтобы не нарушать безмолвия. И только по субботам и воскресеньям отшельники собирались в храм для общего богослужения. Из знаменитых келиотов, наверное, можно выделить преподобного Макария Александрийского, грека по происхождению, которого еще иначе называют Макарием Городским. Он, вместе с Макарием Египетским, является одним из самых характерных и ярких подвижников первой монашеской волны начала IV века, которые жили в Келиях и в Скиту.
Так вот, на день пути или, вернее, как я уже сказал, на ночь пути от Келлий, дальше в пустыне, стояла Скитская пустынь. И в отличие от Нитрии, которая граничила с плодородными землями Египта, в Скиту была настоящая пустыня. Там не было источников воды, вернее, они могли располагаться очень далеко от места жительства пустынников, не было дорог. Поэтому человеку, не знавшему, где находится Скит, легко было заблудиться ночью…
Скит того времени, конечно, характерно отличался от того, что мы сейчас называем скитом. Если для человека Древней Руси скит – это по преимуществу место в лесу, где есть дерево для строительства, источник воды, есть плоды земли, какие-то средства к пропитанию, есть орудия производства, – то у пустынников Скита начала IV века этого всего не было. Более того, палящие лучи солнца и песчаные барханы, которые перемещались с места на место, высокая температура, приводили к тому, что у некоторых подвижников могли начинаться видения, и они словно видели беса перед собой. Соответственно, жизнь там была опасна как с точки зрения природно-географических условий, так и с точки зрения психологической тяжести. И там обосновался преподобный Макарий Великий, египтянин по происхождению. Там же появились уже во втором, в третьем поколении и в последующих такие выдающие подвижники, как авва Пимен, авва Серен и многие другие.
Макарий Великий
Преподобный Макарий Египетский родился в благочестивой христианской семье в Нижнем Египте около 300 года. В раннем возрасте, по желанию родителей, вступил в брак, но рано овдовел. После смерти жены Макарий углубился в чтение Священного Писания и, похоронив родителей, удалился в ближайшую к селению пустынь, стал там послушником при одном старце-отшельнике. Основным занятием его была молитва, псалмопение и богомыслие. Для снискания пропитания он, как и многие другие подвижники того времени, плел корзины. Проживающий рядом местный епископ по просьбе местных жителей рукоположил Макария в одного из младших клириков местной церкви. Что это был за церковный чин мы так и не знаем. Но мы видим, что Макарий, тяготившийся полученным саном, оставил это селение и удалился в другое место.Там, когда он уже пребывал в полном одиночестве, с ним случилось следующее искушение. Одна девица стала беременной и оклеветала Макария как виновника ее греха, при этом Макарий безропотно принял на себя вину, несмотря на побои со стороны местных жителей и бесчестие. Но когда настало время родить, эта девица никак не могла вывести на свет свое чадо. И тогда она покаялась в своем грехе.Прослышав о том, что Макарий не согрешил, вся деревня собралась просить у него прощения. Узнав от этом, Макарий ушел от этого места в пустыню и какое-то время жил среди отшельников Фаюма, в тех местах, которые окормлял святой Антоний Великий. О святом Антонии, кстати, он слышал еще с детства, но, находясь в Фаюме, он уже утвердился в мыслях пойти к Антонию на Внутреннюю гору у Красного моря и побеседовать. Надо сказать, что Антоний не сразу встретил его с распростертыми объятьями. Он встретил его с закрытыми дверями, испытывая. Убедившись в том, что Макарий настойчиво стучит и просит дать ему какой-то совет, он отворил дверь, с радостью обнял его и наставил в монашеском житии. Правда, по наставлению святого Антония, Макарию следовало удалиться в Скит. Преподобный Антоний не оставил его при себе, он сказал: «Каждый должен оставаться на том посту, который ему назначен свыше».
Между прочим, при встрече с Макарием, Антоний окружающим его ученикам назвал Макария «истинным израильтянином». И, надо сказать, что вот этот мотив – мотив нового Израиля, понимания себя как людей, которые исходят из Египетского плена – был характерен для древних монахов-аскетов. Мы даже можем подчеркнуть то, что, скорее, начитанные в Священном Писании христианские подвижники копировали образ жизни не древних философов, которые восходили в Богу только через некое созерцание, но практиковали борьбу со грехом – называя это неким новым исходом. Как в свое время Авраам исшел из своей земли Харан (где у него была семья, имущество), чтобы избавиться от того окружения, которое вводило его в прелесть идолопоклонства; как Моисей вывел израильтян из фараонитского плена, чтобы они не работали греховному начальнику, но послужили Богу, – так и Антоний стал ассоциироваться с новым Авраамом, новым Моисеем, который помогает людям свершить некий внутренний исход из египетского плена греха. И поэтому вот такое характерное словоупотребление – «истинный израильтянин» – было свойственно древним монахам, которые себя, собственно, как пишет один из исследователей, «новым Израилем и понимали».
Итак Макарий уходит в Скит, и там постепенно вокруг него собираются отшельники. Они начинают поучаться от словес святого Макария, которого со временем стали воспринимать как некоего духовного преемника и собирателя словес святого преподобного аввы Антония. Надо сказать, что Макарий просиял как духовник, будучи еще в молодых летах. Ему еще не было сорока лет, как его уже стали называть «старцем-отроком». В 40 лет он был посвящен в священный сан, стал пресвитером и был поставлен священнослужителем и настоятелем иноков, живших в Скитской пустыни. В этом же возрасте, согласно преданию, он получил дар чудотворения и пророчества, и несколько раз, как мы видим из разных бесед, воскрешал умерших. При этом случаи были самые разные. Был такой случай, когда он хотел воскрешением умершего убедить еретика в существовании воскресения мертвых. Был даже такой интересный случай, когда он нанялся собирать урожай на поле к одному из крестьян (святой Макарий, игумен Скитской пустыни, нанялся к крестьянину убирать урожай!..), а с ним рядом шла какая-то бедная вдова и долго плакала. Он обернулся к ней, спросил: «Почему ты плачешь?» Она говорит ему: «Умер мой муж, и мы не знаем, где он спрятал наше достояние, наше сокровище, а теперь из-за невозможности отдать долги меня с моими детьми продают в рабство». И тогда Макарий на время воскрешает мужа, чтобы выведать, где он, собственно, спрятал эти сокровища; и бедная вдова остается на свободе... И таких примеров существует много. Один раз некие грабители убили человека, и Макарий заставил мертвеца заговорить, сказать, кто его убил, – чтобы невинно осужденного спасти от смерти…
После кончины святого Антония окружение этого всемирно известного аввы постепенно стало стекаться в Скит к святому Макарию: просили его, чтобы он сделал их монахами и наставил пути Божию. Отшельники выдалбливали себе в каменной горе пещеры, закрывали их камышом и так жили в Скиту вокруг святого Макария. Макарий учил их поступать согласно с волей Божией. Учил рукоделию и умению назидать других. При себе святой авва оставил только одного, а после двух подвижников, как бы возведя их на ближайшую степень ученичества. Но после того как он увидел, что вокруг него собралось уже слишком много подвижников, он построил церковь, чтобы не нужно было ходить далеко в какие-то селения ради причащения Святых Даров. Впоследствии было построено четыре церкви, и в них по субботам и воскресеньям подвижники ходили на Причастие.
Скит к концу IV века, стал, наверное, одним из самых главных центров иноческой жизни Египта. Здесь, вероятно, заветы преподобного Антония хранились в наиболее чистом виде. Но до нас эти заветы дошли уже в виде бесед самого святого Макария. Они характеризуют образ мысли, образ жизни Скитских отшельников. Можно привести следующее размышление святого Макария: «Человек по природе имеет склонность к добродетели. И именно этого от человека ожидает Бог. Но со времени Адама хорошие помыслы в человеке смешались с греховными. В той мере, в которой человек собирает свой ум и знания к исканию Бога, в такой и еще большей мере Бог как бы Сам Себя по Своей благости понуждает прийти навстречу человеку и его упокоить, его утешить, его облагодатствовать. Бог постоянно наблюдает за тем, как человек мыслит, старается ли он проявить рвение к исканию Бога или нет. Только тот, кто освободился от пристрастия к земным вещам и прилепился к Богу, в состоянии познать внутреннюю свободу, но это дается через внутреннюю брань, через борьбу со страстями, совершающуюся в сердце человека, в котором различаются добрые и худые помыслы. Достичь чистоты мыслей, убить змия, гнездящегося в тайниках души, можно силой только Иисуса Христа. Поэтому необходимо слушать и внимать слову Божию, поскольку через это в сердце приходит сокрушение, а затем и благодать».
И надо сказать, что очень важным моментом в богословии святого Макария является необходимость претерпевать искушения, испытания. Бог по своей благости призывает человека, но потом оставляет его, чтобы проверить, насколько человек сам проявляет свое усердие в борьбе со страстями. Бог словно отнимает на время свою поддержку, чтобы человек начал исполнять заповеди и через это само по себе испытание, мог почувствовать на опыте, что Господь рядом. Если человек послушается заповеди «продай имение твое…» – возненавидит плотское общение и служит Богу, то вскоре он начнет благодарить Бога за несчастья в мире, которые дали ему возможность познать Бога. Чем человек будет больше искать Бога, тем больше ему придется бороться со своей природой и со своими злыми навыками. Но во время борьбы он увидит, как кружатся вокруг него помыслы, уводя в ту или иную сторону. И это есть та самая умная брань, брань против помыслов – ума против ума, души против души, духа против духа, благодаря которой человек приобретает чистое сердце, равно Царство Небесное.
Среди известных высказываний святого Макария Египетского можно выделить следующие: «Бегай людей, сиди в келье и плачь о грехах своих, а наиболее обуздывай чрево и язык»; «Душа истинно боголюбивая, христолюбивая, хотя бы и совершила тысячи праведных дел, по ненасытному стремлению своему к Господу думает о себе, будто бы ничего она еще не сделала. Хотя бы изнуряла тело свое постами и бдениями, при таких еще остается чувственных, будто и не начинала еще трудиться для добродетели. Хотя бы и сподобилась достичь различных духовных дарований, или даже откровений небесных тайн, но по безмерной и ненасытимой любви своей к Господу сама в себе находит, будто бы еще ничего не приобрела, а напротив того, ежедневно алкая и жаждая, с верой и любовью пребывая в молитве, не может насытиться благодатными тайнами и благоустроением себя во всякой добродетели».
Мы знаем, что сам диавол пытался смутить святого Макария, возбуждая в нем дух гордости. Диавол испытывал Макария следующими словами: «Макарий, всё, что ты делаешь, и я делаю. Ты постишься, а я совсем не ем,ты бодрствуешь, а я совсем не сплю. Одним ты побеждаешь меня – смирением».
Скончался авва Макарий в 390 году в основанном им монастыре. Его жизнеописание составлено было преподобным Серапионом, епископом Тмуитским.
Из Скита – в Палестину
Я уже говорил, что особенностью жизни в Скиту было некое сочетание пустынножительства (когда отшельники жили в своих собственных кельях, которые они сами себе изготовили в пещерах в скале), и общего собрания в субботу и в воскресенье, во время которого совершалась Литургия и все причащались Святых Таин. Повторюсь, никакого подробного устава у них не было. К концу IV века мы видим, что существуют некие собрания старцев Скита вместе со старцами Нитрийской пустыни, в которых они обсуждают общие проблемы, общие тенденции, вырабатывают какие-то общие правила, но все же среди них не было единого формального руководителя. И надо сказать, что в Скиту к середине IV века стали собираться не только египтяне по происхождению, не только греки, которые приходили из Александрии, но также жители из Романии, Испании, Ливии, Пентаполи, Каппадокии, Византии, Македонии, Сирии, Палестины и других мест. Такими путешественниками, собственно говоря, были Руфин Аквилейский и Палладий Еленопольский, о которых я уже упоминал.
После разрушения Скита варварами в 407 году (одним из выдающихся подвижников был тогда преподобный Моисей Мурин – по всей видимости, эфиоп по происхождению: на всех древних иконах он изображается с темной кожей) жизнь в Скиту на некоторое время померкла. Со временем она возродилась, но в несколько ином качестве, уже с иным богослужебным уставом, с иным составом иноков. И вот разрушение 407 года и, возможно, еще до этого – нестроения и споры вокруг Оригена в 399, 400-м году; возможно, и процессы обмирщения монахов Нитрийской пустыни (когда они стали приобретать богатства, когда появлялись дети при монастырях…), – повлияли на то, что несколько групп известных Скитских монахов начали миграцию в Палестину. И там, в районе Газы, появились сначала отшельники, а потом уже и монастыри по подобию Скитских.
Одним из первых пустынножителей, ушедших в Газу, стал ученик преподобного Антония, святой Иларион Великий. Он был сам родом из окрестностей Газы. Еще молодым юношей Иларион был послан в Александрию, чтобы получить образование. Но потом он услышал о египетских пустынниках, и когда узнал их жизнь, решил переменить свою одежду .(Вот что интересно: видимо, к IV веку уже появляется какой-то особый чин перемены одежды. Вряд ли одежда монахов IV века напоминала современную русскую монашескую одежду. Но, видимо, уже существовал такой особый чин принятия в монахи в виде перемены одежды.) Итак, переменив свою одежду, он со временем вернулся на родину и стал подвизаться в одиночестве недалеко от своего селения в окрестностях Газы. Там в строгом отшельничестве он прожил около двадцати лет. Это было примерно с 308 по 330 год. По просьбам жаждущих, постепенно он стал образовывать общину отшельников и даже внес какую-то определенность в их общие отношения. По его мнению, разрозненность среди монахов была вредна, поэтому в Газской обители он попытался установить общежитие – но не в том виде, в каком мы встретим его у Пахомия Великого, о котором я сейчас скажу. Газская обитель не имела определенных, прописанных правил, которые регулировали бы отношения братии друг с другом, отношения между настоятелем и братией, или вносили бы какой-то распорядок в сам ритм монашеской жизни. В центре этих правил находилась сама личность преподобного Илариона, а уже в большей или меньшей степени в подчинении ему находились и другие отшельники, которые жили вокруг него. Его общежительный образ жизни, не получил последующего развития, поэтому мы знаем о нем лишь понаслышке, благодаря воспоминаниям, которые дошли от последующих подвижников.
На рубеже IV–V веков из Скита в Палестину также эмигрировал авва Силуан с двенадцатью учениками, из которых наибольшую известность получил авва Зинон. Они тоже жили какое-то время в окрестностях Газы по Скитскому Уставу. Около 430 года в окрестностях Газы появился авва Исаия, также пришедший из Скита, – составитель и широко известный автор сборника поучений, которые, как ни парадоксально, почитались одинаково как православными, так и монофизитами и несторианами. В частности, интересно еще то, что до нас дошли не только поучения аввы Исайи, вошедшие в так называемый «Патерикон», то есть «Отечник» – собрание святоотеческих поучений. Есть еще сведения, что авва Исаия был одним из составителей так называемого «Митерикона», то есть поучений тех или иных праведных матерей.
Монастыри общежительного типа, или киновии, известны уже по монастырям Пахомианского устава, по уставу святого преподобного Пахомия Великого.
Но прежде чем мы перейдем к Пахомию, я хотел бы акцентировать ваше внимание на том, как выглядит пустыня в Египте.
Так же она выглядела и две тысячи лет назад. На изображениях видно, что пустыня граничит с горой. Поэтому в описаниях подвижников проводится некая параллель между упоминанием о горе, на которой живут монахи (или в которой живут монахи, выдалбливая себе пещеры), и о пустыне. Мы можем сказать: монахи жили в пустыни, или монахи жили на горе, – поскольку, по сути дела, и то и другое описывает одну и ту же реальность; это особенность ландшафта пустыни, посреди которой выступают такие скалы, утесы или горы.
На фотографии, сделанной приблизительно с места расположения кельи святого Антония, с середины горы, в которой он, собственно, и жил, – вдалеке виднеется небольшой оазис, рядом с которым и располагается монастырь святого Антония. Это, в частности, является материальным свидетельством того, что, в принципе, источник воды был недалеко от места подвига преподобного, но пустыня вокруг Антония была абсолютно безжизненна, как и сейчас.
Следующее изображение показывает, как могли выглядеть Келлии.
Повторюсь: Келлии – это общее название места поселения отшельников. А жили они в хижинах, стоявших поодаль друг от друга. Такая хижина могла представлять собой единое каменное строение или состоять из нескольких комнат, в которых жили подвижники. Жили они обязательно в отдельных комнатах. При этом, если подвижник жил один, то у него нередко жилище разделялось на две части:
так называемая внутренняя келья, куда он никого не допускал, и внешняя келья, в которой он мог с кем то беседовать. Если же помещение было небольшим, то в любом случае, существовала какая-то ниша, которая служила молитвенным уголком, в ней хранились свитки Священного Писания. Эти ниши напоминают сейчас некие древние алтари: небольшое углубление – словно алтарная абсида, выдолбленная в скале, а в ней стоит соответствующий престол, который, действительно, в последующем мог служить как престол, но в данном случае это место хранения свитков, а за свитками могла быть какая-то икона или изображение на стене. Во дворе мог быть колодец, но он мог и отсутствовать. В этом дворе могли вестись какие-то хозяйственные работы, могли стоять подсобные помещения. Собственно говоря, в таком затворе можно было жить годами, если был запас хлеба.
Современный монастырь святого Макария Великого, конечно, очень отличается от того, как могла выглядеть келья преподобного в прошлом. Но на территории монастыря можно увидеть образцы келий (как и древнего храма), которые напоминают кельи подвижников времен преподобного Макария.
Нередко молитва свершалась с воздетыми горе руками.
Это мы видим в практике святого Антония Великого. Как-то братия подошла к святому Антонию и попросила его: «Авва, растолкуй нам значение книги “Левит”». А он им говорит: «Отцы, подождите, я сейчас вернусь и расскажу». Бежит от них вдаль, за вершину горы, его преследует один из учеников и видит, как авва Антоний воздевает руки горе и, обращаясь к Богу, возглашает: «Господи, пошли мне Моисея, чтобы он мне разъяснил, что значит его книга “Левит”». И после этого ученик слышит, как авва Антоний, действительно, беседует с кем-то, но, правда, словес не различает…
Эта практика молиться с воздетыми горе руками находит свое отражение в иконах, которые сейчас находятся в коптских монастырях…
Пахомий Великий
Святой Пахомий Великий – копт по происхождению, родился в Верхнем Египте около 292–294 года от родителей-язычников. Обратился он ко Христу уже в сознательном возрасте, когда служил в армии и впервые встретился с христианами. Это было около 312–313 года, накануне Миланского эдикта. При этом в воинских сражениях он не участвовал, потому что тот воинский гарнизон, в который он был мобилизован, так и не вступил в битву. Встречаясь с христианами, солдаты видели, что те своих единоверцев омывали, доставляли им пищу, заботились о заключенных, и это поразило Пахомия. Увидев строгость и чистоту их жизни, их искреннюю, братскую любовь друг ко другу, после возвращения с воинской службы Пахомий быстро прошел оглашение, принял Крещение и вскоре стал подвизаться как инок, отшельник. Его руководителем был достаточно опытный подвижник Паламон, у которого молодой инок окормлялся в течение семи лет. Но уже накануне смерти Паламона, через семь лет, Пахомий начинает подвизаться сам в селениях в районе Тавенниси.Как осуществился переход от отшельнической и полуотшельнической формы жизни, которую мы встречаем в Скиту, к общежитию – киновии – для нас остается неизвестным. А Пахомий создал правила, которым следовали его ученики, воспринимавшие эти правила как пришедшие свыше, от Ангела, – как дар с неба, от Бога. Большинство древних источников, касающихся этого события, действительно сообщают о явлении преподобному Ангела с неба. Но дошедшие до нас рукописи пахомианских уставов, которые отличаются друг от друга, скорее, свидетельствуют о том, что устав его вырабатывался с течением времени. Мы видим, что даже в дошедших до нас Правилах святого Пахомия, он вырабатывает эти правила в процессе самой жизни. Что-то меняя, заменяя, отменяя, добавляя. В конце-концов они как-то кристаллизируются, цементируются и являются образцом для последующих киновиальных монастырей. В «Лавсаике» Палладия, в частности, нет ни слова о том, чтобы Ангел непосредственно вручил Пахомию какой-то завершенный список правил, которые Пахомием затем незыблемо соблюдались.
К моменту сравнительно ранней кончины Пахомия – он стал жертвой эпидемии и умер в 346 году – под его управлением, как я уже говорил, находилось 11 монастырей: 9 мужских и 2 женских. Один их женских монастырей был основан сестрой преподобного Пахомия, Марией. И в этих монастырях к концу IV века жило около 7 000 монахов. Блаженный Иероним описывает жизнь этих иноков следующим образом: «Они имеют в каждом монастыре своих игуменов, или отцов; экономов, седьмичных, слуг и настоятелей отдельно для каждого дома. Так что в одном доме живут по 40 и более или менее братьев, повинующихся одному настоятелю. В одном же монастыре бывает по тридцати или сорока домов. Причем три или четыре дома соединяются в отдельную общину, частью для совместного выхода на работы, частью для седьмичных работ. В кельях они не имеют ничего кроме рогожи, служащей постелью, двух хитонов, которые были без рукавов по египетской традиции, и некоторых других мелких предметов». Также блаженный Иероним пишет, что больные пользуются чрезвычайным уходом. Если для обычных монахов было нормировано всё (даже хлеб взвешивался на весах, и монахи не имели права хранить у себя продукты питания в келье, они ели строго по расписанию, раз в день, в общей трапезной), – то для больных было очень много исключений. Если кто-либо из больных пожелал бы вкусить в неположенные часы времени, или даже ночью, или даже Великим постом, то ему приносили самую лучшую, еду, какая была в монастыре.
Монастырь состоял из отдельно стоящих домов, каждый из которых специализировался на том или ином послушании. Скажем, какой-то дом занимался тем, что плел корзины из тростника, другой – вышивкой одежды. Какой-то готовил пищу. У каждого дома была своя специализация. И поэтому после вступления в такой монастырь, инока сразу определяли к тому или иному дому. У этого дома был старший, который за ним приглядывал и проводил внутри дома беседы. В первую очередь эти беседы, повторюсь, базировались на знании Священного Писания. В первых пахомианских монастырях свитков Священного Писания было мало. Монахи были неграмотными. Поэтому видим в его уставах, как монахи друг с другом размышляли о том, кто что помнит и по памяти пересказывали, кто что знает из Священного Писания. Но в последующем, уже при развитии монастырей после святого Пахомия, особенно при святом Шенуде и после того, как эти пахомианские монастыри стали исключительно частью монофизитской, коптской Церкви, мы видим, что в них появляется Священное Писание. И, более того, эти монастыри становятся источником распространения текстов Священного Писания. Следовательно, появляются те, кто умел их переписывать. Если первоначальные монахи обеспечивали всё своим трудом, и даже нанимались на поля к крестьянам близлежащих селений, то в последующем мы видим, что у монастырей появляется наемный труд. Появляются профессиональные врачи, строители, другие специалисты.
Первоначально в пахомианских монастырях не было клириков. Это было принципиально для Пахомия: ходили причащаться в сельскую церковь ближайшей деревни. В последующем при монастырях появляются клирики. Особенно после известного коптского подвижника св. Шенуды эти монастыри становятся центром церковной жизни (потом само имя Шенуды становится популярным среди епископов, и один из коптских патриархов ХХ века носил имя Шенуда). Также характерно было для монастырей Пахомия то, что они формировались не в пустыне, а в покинутых деревнях. И это было отчасти удобно, потому что в этих деревнях уже была создана какая-то инфраструктура, были подведены каналы с водой для полей, можно было через эти каналы соединяться с Нилом, продавать свои рукоделия, тем самым зарабатывая на жизнь.
Следовательно, первые пахомианские монастыри были не пустынножительные, а общежительные, и в этом принципиальная разница. Монахи, которые жили в общежительных монастырях святого Пахомия, не были пустынниками в узком смысле этого слова. В качестве келейного, ежедневного, правила у них был чин пения двенадцати псалмов. Скорее всего, это было не просто пение псалмов, но еще прибавлялись какие-то молитвы к этим псалмам. У пахомиан было два главных праздника – Пасха и еще очень интересный праздник – День очищения, на который собирались монахи всех монастырей. Этот праздник отмечался в августе, перед началом календарного года, и также интересно то, что в этот день монахи, собственно говоря, и проводили исповедь. Это был такой особый день для собрания египетских монахов. Поскольку для древних монашеских лиц не существовало обязательной исповеди перед Причастием, в нашем смысле слова, но было так называемое откровение помыслов, то это откровение помыслов совершалось между монахами от младшего к старшему. Следовательно, такую, так сказать, исповедь или откровение помыслов, принимал старший в доме или собственно настоятель монастыря, который, повторюсь, во времена Пахомия не носил священный сан, не был пресвитером.
Непрестанная молитва
По всей видимости, в этот период появляется и практика непрестанной молитвы, связанная с молитвенным прочтением Священного Писания. Это можно, в частности, видеть в воспоминаниях одного из учеников святого Пахомия: «Потщимся к чтению и поучению в Писаниях и да пребываем всегда в поучении в них, помня сказанное – От плода уст своих человек насыщается добром, и воздаяние человеку по делам рук его. Это ведет нас к жизни вечной. Это нам предал отец наш, Пахомий, заповедав всегда поучаться в этом, дабы на нас исполнилось слово Писания. Положите слова мои в сердце ваше и в душу вашу, и навяжите их в знак на руку свою и да будут они повязкой над глазами вашими и учите им сыновей своих, говоря о них, когда ты сидишь в доме твоем, и когда идешь дорогою, когда ложишься, и когда встаешь, и напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих. Да научитесь бояться Господа во все дни ваши».
Непрестанная молитва для подвижников древности была связана с постоянным памятованием заповедей Божиих. Но в отличие от последующего раввинистического иудаизма, который воспринял эти слова буквально и стал навязывать специальные коробочки с рукописями Священного Писания себе на лоб и на руку (так называемые филактерии, или теперь в современной иудейской практике – тфилин), – для монахов древности такой «повязкой» служило само по себе знание Священного Писания, его постоянное повторение и молитвенное прочтение. И поэтому мы можем сказать, что первая молитва появилась в виде пересказа слов Священного Писания или самого по себе молитвенного прочтения текста, которое привело к появлению соответствующих молитв, вытекающих из текста.
Древнейшими молитвенными формулами были цитаты из псалмов и цитаты из Евангелия. И, как ни парадоксально, несмотря на то, что в древности таких молитвенных формул было много: «Господи, очисти мя», или «Господи, поспеши же», «Господи, спаси мя», или молитва мытаря: «Боже, милостив буди мне грешнику» (одна из самых популярных древних молитв в Скиту), – но со временем утвердилась молитва Иисусова, которая корнями восходит к подвижникам Скита.
В IV – начале V веке для молитвы была характерна, по сути дела, сама ее краткость, а не та или иная формула. Но причиной перемены многочисленного числа молитв на одну молитву – Иисусову – стали споры вокруг богословия Нестория. И, в частности, в качестве реакции на несторианские споры, которые принижали во Христе Его божество, утвердилась молитва Иисусова, поскольку в этой молитве – «Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя» – возможность помилования связывалась с именем Иисуса Христа, тем самым усваивая Ему свойство Бога. И поэтому эта молитва, которая одновременно стала служить и исповеданием веры во Христа как человека и Бога, стала преимущественной, наиболее популярной и со временем – основной для практики исихастов Святой горы Афон.
ИСТОЧНИКИ
• Прп. Макарий Египетский. Духовные беседы (до 390 г.).
• Свт. Афанасия Александрийский. Житие святого Антония (357 г.).
• Руфин Аквилейский. Жизнь пустынных отцев (до 410 г.).
• Палладий, еп. Еленопольский. Лавсаик, или Повествование о жизни святых и блаженных отцев (419–420 гг.).
• Блаж. Иероним. Житие Павла Фивейского, Житие преподобного отца нашего Илариона Великого, О знаменитых мужах и др. (до 420 г.).
• Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. О правилах общежительных монастырей, Собеседования (ок. 421–425 гг.).
• «Изречения египетских отцов», «Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов» (Apophthegmata Patrum, V–VI вв.).
• Житие св. Пахомия и его же Правила (уставы монашеских общежитий).ЛИТЕРАТУРА
• Сидоров А.И. Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества. – М.: Православный паломник, 1998.
• Сидоров А.И. Творения древних отцов-подвижников. – М.: Сибирская Благозвонница, 2012.
• Читти Дервас. Град Пустыня. – СПб.: Библиополис, 2007.
• Реньё Люсьен. Повседневная жизнь отцов-пустнынников IV века. – М.: Молодая гвардия, Палипсест, 2008.Примечания
[1] См.: Творения блаженнаго Иеронима Стридонскаго, ч. 4. Киев, 1903. С.7.
[2] Казанский Петр Симонович (19.XI.1819– 14.II.1878) – профессор Московской духовной академии, автор двухтомного труда «История православого монашества на Востоке» (1854, 1856 гг.).