Как мне Тебя не искать? Ты прежде взыскал меня…»
св. Силуан Афонский
- Мать Иоанна, расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком? Верили ли в Бога в вашей семье, как в этом, да и в других отношениях вас воспитывали?
- Сейчас мне кажется, что я родилась верующей. Семья наша совершенно атеистическая, о вере, о Боге речи не было, и быть не могло: папа – военный, командир части, естественно – член партии, очень строгих правил, из честных коммунистов, для которых долг и совесть превыше всего. Мама отца во всем поддерживала. Бабушек я знала больше заочно, встречались редко: одна жила в Сибири, другая в Иванове, а мы – на севере, в Карелии. Сибирская бабушка была верующей, однажды она приехала к нам в гости, мне было лет 8, вижу – она крестится. Я и говорю ей, больше из детской вредности, чем по убеждению: «Бабушка, а Бога-то нет!». Бабушка ничего не ответила, промолчала. Это ее молчание почему-то запало мне в душу - я его часто потом вспоминала.
Я родилась верующей, точнее – мистически настроенной. Ничего не знала о Боге, но некое мистическое чувство никогда не покидало.
В детстве мечтала, что буду жить в лесу, отшельницей, таинственной одинокой принцессой в рубище, и никто-то мне был не нужен (принцы в моих мечтаниях не появлялись). Я всегда любила уединение, даже ребенком.
Много позже, уже в зрелом возрасте мистическое чувство оформилось, перешло в веру – когда появились знание и некоторый церковный опыт. Если отбросить все сказочные мотивы, эту «религиозность» нетрудно объяснить: как потом выяснилось, в нашем роду были и священник, и монахиня, вероятно, они за наш род молились, и по их молитвам я пришла к вере и в монастырь.
Божие воспитание
Господь меня никогда не оставлял, постоянно воспитывал. В чем-то у нас особая семья – все мы - папа, мама, брат и я всегда знали, что нам не дозволяется нарушать. Если кому-то что-то может сойти с рук, то мы опытно знали: никому из нас ничего не сойдет – тут же последует вразумление. Помню, в студенчестве пошла в магазин за хлебом. У студента какие деньги? Иногда приходилось и экономить – собрал монетки и к прилавку. Смотрю: лежат две четвертинки ржаного хлеба – одна побольше, другая поменьше (продавщица неровно порезала). Что выберет голодный студент? Четвертинку побольше! Хотя совесть и говорит, что нельзя себе большее брать. Купила четвертинку и городскую булочку. Прихожу в общежитие, режу булочку – что такое? Булка внутри совершенно пустая, только корочка, а мякиша нет. Сразу мысль «Это тебе за то, что пожадничала, взяла четвертинку побольше».
Господь все годы не только вразумляет, но и утешает. Как-то тяжело болела, лежала в больнице, далеко от монастыря. Август, Успение Божией Матери, в монастыре служба, чин Погребения, а я - тут… Так мне грустно стало. И тут открывается дверь и заходит санитарка: «Мы тут решили вам белье поменять», и показывает новехонький комплект постельного белья небесно-голубого богородичного цвета. Как хотите, но для меня это был знак и утешение.
Стыдно признаться, даже капризы Господь выполняет, знает, что мы немощные, дети. Помню, только пришла в монастырь, кто-то на трапезу пожертвовал немного сникерсов - тогда они только-только стали появляться. Я на обед опоздала – была на послушании, прибегаю – сникерсов нет, закончились. Я подрасстроилась: «Ну вот, не достались, так и не узнала, что за сникерсы такие». И тут вызывают меня на проходную. Стоит незнакомая мне женщина и протягивает пакетик. В келии открываю – сникерс! Это мелочь, но вся наша жизнь состоит из мелочей, и верующие с такими чудесами встречаются каждый день.
«Куда-нибудь на «ведение»
Бывает, что человек как-то с юности цельный, и точно знает, чего хочет – стать ученым-физиком, или создать крепкую и дружную семью, или стать монахом, как об этом мечтал, например, св. Силуан Афонский, с детства. Как было у вас?
- Сложно было пристроиться в миру. Нет, с мирской точки зрения все было прекрасно, но все себя искала. Долго училась. Сначала изучала иностранные языки, поступила на немецко-английское отделение иняза в Петрозаводске. Но на последних курсах я стала понимать, что мне надо что-то другое. А что? Не могла понять, честно говоря.
После окончания первого института решила поступать куда-нибудь на «ведение»: искусствоведение, музыковедение, театроведение. Остановилась на последнем. Тут была некая дерзость с моей стороны – живя в лесу, в провинции, я не видела ни одного спектакля, но твердо знала, что мне туда. Конкурс был немаленький, но я решила, что буду поступать до тех пор, пока не попаду, хоть 20 лет! Господь, видя такое неразумие, меня помиловал – поступила на третий раз. Поначалу все было неплохо – много любопытного, необычного, не того, что в жизни, казалось, еще немного и попадешь в нужную сферу. Этой сферой стали теория искусства и философия. Они окончательно открыли мне глаза на мир и искусство: все в мире конечно, бесконечное только в Боге. Эта простая истина далась не сразу, нужно было поискать, но зато потом все стало на свои места.
А пока я только поступила, и у меня случился период какого-то затяжного кризиса, какого-то отрицания всего и вся.
Повторю: внешне никаких проблем не было, наоборот, все складывалось как нельзя благополучно, угнетало как раз это общепринятое благополучие.
Я пыталась понять – зачем, зачем? Я не могла смириться с тем, что мы пришли в мир только для того, чтобы работать, строить карьеру, создавать семью, путешествовать. Мне это казалось диким, мне было недостаточно этого. Помните стихотворение Арсения Тарковского:
«Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло.
Только этого мало».
Всего, что предлагала жизнь, было мало. Такую жизнь я отказывалась принимать.
Мне казалось, что от меня что-то скрывают – какую-то тайну великую. Так и было.
Именно в этот момент Господь послал мне духовника.
Авгиевы конюшни села Жарки
Помню, летом 1983 года поехала в Москву писать работу по пьесе немецкого драматурга «Геркулес и Авгиевы конюшни». Встретилась с однокурсницей, и она, видя мое странное состояние, предложила мне выручить ее – сопроводить в поездке одну знакомую. Я не спросила, кого, куда и зачем – тогда мне было все равно. Сели в поезд, доехали до Кинешмы, потом на автобус, потом пешком по лугам, до села Жарки. Впереди белая церковь – тут у меня появились некоторые подозрения. Зашли в деревянный домик, сели на лавку. Ждем. Вдруг, открывается дверь и входит священник. Я таких священников никогда не видела, вернее, не представляла. Думала – они все заморенные, седые, смотрят в пол, ни с кем не разговаривают - вообщем, такие «засушенные аскеты». А этот - живой и радостный, улыбается, весело так смотрит. Это был отец Амвросий (Юрасов). Познакомились, и он дал мне первое послушание – чистить от птичьего помета колокольню. Вот вам и Авгиевы конюшни!
Надо сказать, что знания мои о православной вере были самыми минимальными, и подчас нелепыми. Незадолго до поездки к о. Амвросию, году в 82-м, я почему-то твердо решила креститься. Ни с того, ни с сего, думаю: «Надо покреститься». Зачем надо, почему? Ничего не могла себе объяснить, но стала искать возможности это осуществить. В то время покреститься было не так просто, за людьми бдительно наблюдали, особенно за молодежью. Через знакомых договорились с одним священником в Москве, отцом Александром, в храме мученика Трифона. Меня он видел в первый раз и согласился покрестить. Никакой катехизации, обучения основам веры тогда не было.
Я была такая чудачка! Я вообще ничего не знала. Где-то прослышала, что существует пост. Думаю: надо перед крещением попоститься. А как же поститься, ведь я не знаю - как? Думаю, хорошо, вот мясо есть не буду – буду есть яичницу. Ну совершенно оторванный от традиций человек!
Так вот, в Жарках я прожила несколько дней.
К о. Амвросию тогда много молодежи приезжало - из Москвы, с рюкзаками ехали, на несколько дней. Все мы были примерно одного возраста, но - совершенно разные, каждый со своей историей духовных исканий, со своей «мировоззренческой кашей» в голове: «смесью» из восточных религий, разных философских идей… Все мы только начинали свое вхождение в церковную жизнь.
Там была моя первая исповедь. И с тех пор я стала к батюшке ездить. Правда, ездить было нелегко - я жила в Петербурге, а это Ивановская область - но иногда приезжала, иногда батюшка присылал открыточки, поздравления с праздниками, выписки из святых отцов. В январе 1992 года закончила аспирантуру в театральном, думала – что дальше?
Театр уже перестал интересовать, не оправдал моих духовных ожиданий, впрочем, как и сам мир.
Почему мне было многое неинтересно в миру? Потому что я видела: вот тут эта сфера кончается, тут стена, а за ней ничего. Вот следующая сфера. Тут опять стена. За ней – пустота.
Мне тогда казалось, что в театре, в искусстве этого нет. Что эта сфера имеет свою бесконечность, которую можно изучать и изучать... Оказалось – ничего подобного. Та же история. Много позже я я спрашивала у одной своей знакомой, бывшей сокурсницы – нецерковного человека: «Что с тобой, почему ты в таком плохом состоянии?» А она говорила: «Ты разве не знаешь, что театр душу иссушает?» Театр ничего не дает духу. Он дает какие-то другие вещи. Нравственные вещи, безусловно, может дать. Но бесконечности там нет, разве что «дурная бесконечность» (почти по Гегелю). А мне нужна была иная бесконечность…
Наконец-то нашла
Заканчивая аспирантуру, спросила духовника – что дальше делать? Он ответил: «Можешь, приехать к нам». Свято-Введенскому женскому монастырю в г. Иваново, который основал и строил отец Амвросий, было тогда чуть менее года.
Каюсь, я не очень послушное чадо, да еще и критик – мне надо все проверить. Подумала: «А вдруг батюшка ошибся?» И решила уточнить. В те годы под Петербургом в Сусанино жила блаженная Любушка, многие ездили к ней за советом, поехала и я. Одна-то трусила – не умею разговаривать с блаженными, пригласила знакомую – Валентину, она часто ездила к Любушке. Сказали, что Любушка деньги не берет, только хлеб и свечи. На подворье Валаамского монастыря купила две самые красивые свечи с ленточками (как оказалось потом, венчальные – ведь я в свечах не разбиралась совсем!), свежих булочек и мы поехали. Сейчас уже плохо помню, да и от близости блаженной была в каком-то ступоре. Видно было сразу, что это другой человек, как будто действительно - из другого мира.
Я молчала, говорила и спрашивала про меня Валентина: «Вот, девушка, хочет идти в монастырь, можно?»
- «Можно».
Валентина продолжает: «В монастырь, к отцу Амвросию».
– «Можно, хороший батюшка».
- «Она боится, что родители ее там увидят, живут рядом».
- «А у отца Амвросия несколько монастырей».
На этом наш разговор и закончился. Любушка взяла наш хлеб, чем очень порадовала Валентину (потом она мне сказала, что Любушка не у всех принимает), взяла свечи со словами: «Мы их на Пасху в храм принесем». Любушка пошла в храм. Службы еще не было, храм пустой. Любушка с кем-то невидимым беседовала, спорила, отгоняла и топала на них ногой. Потом стала обходить иконы, прикладываться к каждой и долго молиться. Мы постояли немного и ушли.
Так было получено благословение идти в монастырь.
Как только сошла с поезда, матушка дала послушание – чистить лук. Трапезная тогда была в подвале под храмом – маленькое такое помещение, непроветриваемое. Сижу я над этими тазами с луком, и обливаюсь слезами – нет, не от горя – аллергия на лук. Лицо распухло, ничего не вижу, а сама радуюсь и чему радуюсь – не пойму.
А потом отправили меня мыть полы в храме. И вот как только я взяла швабру в руки, произошла интересная вещь: тут же были решены все мои вопросы. Зачем, для чего мы? Я поняла, что попала туда, куда должна была попасть с самого начала, что это мой дом. И душа успокоилась. Вздохнула с облегчением: «После долгих поисков наконец-то нашла!»
Семья
Мать Иоанна, для многих людей – мам, пап, женихов, друзей – уход близкого человека в монастырь представляется непонятной жестокостью, актом «нелюбви». Может ли понять мирянин монаха?
Это от нас зависит: будет это акт жестокости или любви. Здесь важно найти нужные слова, нужны молитвы, нужна любовь к близким. Мы не умеем разговаривать, объяснять, не умеем слушать.
Как родители приняли ваше решение – стать монахиней?
С родителями было непросто. Наверное, можно было бы рубануть с плеча – и все. Но я так не могла, знала, что к моим нужен другой подход – щадящий. Потому решила готовить их постепенно, понемногу рассказывать об изменениях в моей жизни. Пришлось говорить полуправду, потребовалось несколько лет, пока они узнали все. А потом мама приняла святое крещение и стала как ангел. Совсем другой человек. Прошло больше 20 лет, не скажу, что родители серьезно воцерковились – сложно им, но несколько раз в году причащаются и исповедуются.
Нас ведь у родителей было двое – я и брат. Саша. Семь лет назад он погиб, разбился на машине – вот тут совсем рядом, на соседней улице. 2 апреля, в первом часу ночи.
Не знаю, стоит об этом говорит, не стоит...
С кем-то из сестер мы тогда то ли беседовали, то ли газету обсуждали[1], вдруг заходит батюшка и говорит: «У меня к тебе вопрос». «Какой?» «Вот представь себе такую ситуацию. Живут в семье брат и сестра. Сестра верующая, а брат – не очень. Кому лучше перейти в тот мир первому?» Я сначала говорю: «Сестре!» Вроде как она готова уже. Потом говорю: «Ой, нет – брату!». Он говорит: «А почему?» Я говорю: «Потому что он уйдет, а сестра будет за него молиться». Батюшка говорит: «Правильно. Сегодня Сашу твоего помянули…»
Для меня это был, конечно, шок. Когда смерть приходит неожиданно, забирает молодых – это сложно принять. И мирянину и монаху – монахи ведь тоже разные.
Когда Сашу хоронили, пришли многие его друзья. Я поняла, что это нужно было и стоящим в храме: послушать, посмотреть, понять, что действительно Господь может забрать в любой момент. Ведь все мы уйдем, вопрос в том – когда? Важно предаться в руки Божьи.
Когда начинался Великий Пост, в Прощеное воскресение батюшка говорил: «Не знаю, кто из нас доживет до Пасхи, поэтому быть готовым к смерти нужно всегда». Бывает так, что во время Великого Поста уходят многие. И не только во время поста – постоянно уходят. Вот у нас в этом месяце ушли 3 монахини. За 22 года существования монастыря больше 30 человек отошли ко Господу.
Поэтому моя душа, помня это, как-то успокоилась. Я думаю, что Господь все-таки Сашу помиловал. Мы за него постоянно молимся, батюшка тоже молится.
Мама с папой, конечно, очень сильно переживали. Для них Саша был надеждой: когда я уходила в монастырь, я знала, что могу оставить родителей на брата – он всегда поможет, если что случится.
И я все как-то пыталась папе с мамой объяснить, что - он живой, не плачьте, он живой! А один раз как-то прихожу из храма, смотрю, на мобильном телефоне штук 15 неотвеченных вызовов, все от родителей. Перезваниваю: «Мама, что случилось?» Она говорит: «Ты знаешь, Саша приходил и сказал: «Что вы плачете, я живой».
Тяжело ли быть монахиней Рипсимией
Вернемся, пожалуй, к главному. Что должно родиться в душе послушника, чтобы он был готов к постригу? Как у вас это было?
Сначала послушница становится инокиней – совершается рясофорный постриг. Пройдет немало лет, прежде чем будет совершен мантийный постриг. Как готовятся к постригу? Как человек внутренне готовится к браку, к рождению, к крещению, к похоронам? Постриг – это одновременно и смерть, и рождение, и брак. Подготовка – вся жизнь.
Духовник определяет срок – когда человеку принимать постриг?
Конечно. Хотя – мне, послушнице, так хотелось! И видя такое мое желание, батюшка говорит: «Ну ладно, иди в пошивочную мастерскую, пусть тебе там одежды пошьют». Одежды-то пошили, но они висели у меня еще года два, прежде чем постригли в рясофор! А между иноческим и мантийным постригом прошло пять лет.
Почему о. Амвросий тянул? Он не объяснил вам потом?
Объяснять нечего – не созрел человек!
Как выбирается монаху имя, и что значит для него святой, в честь которого его постригли?
Спросила своего духовника – архимандрита Амвросия, как давали имена в его бытность.
Оказывается, в Троице-Сергиевой Лавре, правда, было это более 40 лет назад, имена писали на листочках, листочки лежали на мощах преподобного Сергия Радонежского, а потом их во время пострига оттуда брали: кому какое достанется, а вернее, какое благословит через Преподобного Господь. Было и еще одно условие – новое имя обязательно начиналось на ту же букву, что и полученное при крещении. Так, послушник Александр получил имя Амвросия.
Отец Амвросий вспомнил, что во время пострига и наречения нового имени случались и чудеса. В некоторых монастырях имена для постригаемых заранее готовит настоятель или Правящий Архиерей, и информация о новых именах может раньше времени просочиться и стать известной для постригаемого (правда, это случается крайне редко, да и случается ли вообще?). Тем не менее, один из постригаемых узнал, что ему приготовлено имя древнее, заковыристое, которое ему очень не нравилось. Но имя-то уже заготовлено, просить о его перемене он не дерзал, да и кто послушает? Стал молиться: «Святителю отче Николае, помоги»! Пришло время пострига, подходит Владыка к постригаемому, чтобы произнести слова из чина пострига: «Брат наш монах (имя) постригает власы главы своея …» и запнулся, забыл имя, думал, думал, махнул рукой и говорит: «Брат наш монах Николай». То-то было радости у новопостриженного монаха Николая!
У нас одна сестра очень расстроилась, когда дали ей имя Рипсимия, а когда прочла житие святой, так полюбила имя, что теперь лучше и не надо.
Вернемся к выбору. Здесь все индивидуально: по традициям конкретного монастыря и конкретной епархии. Прежде в нашем монастыре имя выбирал духовник, на листе писали имена нынешнее и будущее, например: Вера – Евфросиния. Этот листок был необходим, потому что постриги у нас были большие – по 20 человек, Владыке всех их запомнить было бы сложно. Чаще всего сестра не знала, какое имя она получит при постриге, в редких случаях знала, когда духовник, видя ее особую любовь к какому-то святому, давал имя этого святого. Имена может назначить Владыка сам, а мы узнаем о них, только в сам момент произнесения молитвы. Или игумения представляет епископу свои предложения.
О своем имени я знала, вернее, надеялась, что постригут в честь святого Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова - духовник знал о моем желании. У меня в келии еще до пострига оказалось несколько икон святых, носящих имя Иоанн: Святой Пророк, Предтеча и Креститель Господень Иоанн, Апостол Иоанн Богослов, святитель Иоанн Златоуст, святитель Иоанн Шанхайский, мученик Иоанн Воин, святой праведный Иоанн Русский. Среди них ближе всех были апостол Иоанн Богослов и святитель Иоанн Шанхайский (он тогда был причислен к лику святых только Зарубежной Церковью).
Стала Иоанной, думала, что имя распространенное, понятное, но оказалось, что это не так. Как-то беседовала с мирянином. Он намеривается подарить мне свою книгу, спрашивает: "Вас как зовут?" - "Иоанна". Пишет на титульном листе: "На добрую память и.о. Анне". Так я стала исполняющей обязанности.
Смерть и воскресение
Сейчас разрешают даже фотографировать монашеский постриг, в некоторых документальных фильмах можно увидеть эпизоды пострига. У многих людей эти кадры вызывают – страх. Почему?
Душа видно, чувствует, что человек переходит в другой мир. Я помню, у нас было две сестры, инокини – очень дружные, все время вместе были. И вдруг одну из них постригают в мантию. Она постарше была. Вторая – плачет... Весь постриг проплакала. «Чего ты плачешь?» «Ну как же так, теперь она будет далеко от меня!» «Почему далеко, - говорю, - вы же остаетесь в одном монастыре, на одном послушании». «Нет, ты ничего не понимаешь! Она теперь совсем от меня далеко будет, я ее потеряла...». Вот так.
Душа все равно чувствует, что монашество – абсолютно другой мир. Умирает один человек, рождается другой – непонятный тебе, неизвестный. Душа этого иногда объяснить не может ни себе, ни другим, а чувствует.
Почему для многих родителей невозможно представить своих детей в монашестве? Куда угодно – на край света, в Африку, чтобы никогда больше не видится – но только в монастырь! Душа чувствует, что монашество – это смерть, смерть для мира. И, конечно, боится, сопротивляется. «Я теряю ребенка!». Теряю в смысле вот таком физическом, родственном.
Как-то помню, зашли мы с батюшкой к моим домой, – и он так, шутя, маме говорит: «Ну, отдай нам свою Марину!». Меня Мариной в миру звали. Мама: «Нет, не отдам!» Батюшка смеется: «Как не отдам, она давно уже наша, пострижена».
Казалось бы, вот же она живая, сидит перед тобой. «Нет!» - и все. Замуж, на край света, но в монастырь – «не отдам!».
Когда меня постригли в рясофор, у меня было ощущение смерти, как будто я умерла. С ощущением рождения я вышла из другого пострига – мантийного. Было действительно какое-то странное чувство: да, ты родился. И совсем ты еще маленький, ничего не знаешь, ничего не умеешь. И стоишь маленьким таким ребенком в уголочке неведомого, абсолютно иного мира, озираешься, думаешь: «А как дальше? А что – дальше? Как-то оно будет?».
Хотя внешний мир оставался таким же. Внутреннее было уже совершенно другое что-то…
Будни
Как проходит обычный, самый рядовой день? Насколько было сложно к нему привыкнуть?
Наверное, кого-то сразу разочарую: режим у нас в монастыре щадящий, встаем поздно, в 6 утра (знаю монастыри, где подъем в 4, в 5 утра), когда монастырь на природе, ранний подъем дается легче, чем в городе, где загазованность, нехватка кислорода, да и сам город со своими требованиями и нуждами.
Будят нас колокольчиком – ночная дежурная (монахиня или послушница) ходит по территории, по корпусам, по этажам и звонит, звонит. В 6.30 – утренние молитвы, полунощница, каноны, акафисты. В 8.00 – Литургия. В 11.00 – обед. Завтрака у нас нет, да он и не нужен, все равно до окончания Литургии есть не положено. За трапезой, как и во всех монастырях, чтение (чтение меняется: или поучения святых отцов, или о святом (празднике) дня, иногда духовная беседа духовника, настоятельницы, рассказ сестер о паломничестве, но это уже после трапезы).
С 11.30 все на послушаниях, кто - где, если это летнее время, многие сестры на огородах на подворьях.
В 16.00 – ужин. Ужин ранний, сестры сами попросили перенести ужин с 20.30 на 16.00 (вечером у нас мало кто ест, уж если невмоготу, можно прийти после вечерней службы на паломническую трапезу).
В 17.00 – Вечерня. Утреня. Если Всенощное бдение – приходят все сестры, если простая служба – только свободные в этот день от послушания. В 23.00 отход ко сну – это по уставу, но часто не успеваем что-то сделать, тогда отход переносится на более позднее время.
Живут сестры, в основном, по два человека в келии. Сейчас, слава Богу, есть такая возможность – жить по двое, а первые годы жили и по 5, и более, спали на полу: расстелим матрасы, и как морские котики, рядком. Келии небольшие, по-хорошему, они рассчитаны на одного человека, но мест не хватает. Вот на подворьях стало посвободнее – на Покровском и Преображенском построены большие корпуса, там с недавнего времени сестры живут по одной.
Свободное время есть, повторю – у нас щадящий режим (в монастыре много инвалидов, больных, престарелых): каждая сестра может найти время, чтобы и книгу почитать, и рукоделием заняться, и к экзаменам подготовиться (некоторые сестры получают высшее образование – светское или духовное).
Молитвенное правило, в основном, совершается в храме, дополнительно в кельях сестры читают Евангелие, Псалтырь, Иисусову молитву, кладут поклоны, кроме общего правила, у монахини может быть и свое особое правило (по согласованию с духовником).
Я в миру никогда рано не вставала, а в монастыре надо на полунощницу. Первое время случались и казусы. Приду на полунощницу, пристроюсь в уголочке, носом уткнусь в колени, а матушка тихонечко меня за плечико – заснула! И когда успела? Спасал клирос. Нас тогда мало было в монастыре – человек 30-40, весь монастырь был на клиросах - почти сразу пели на два клироса. Регента с нами много занимались и мы с радостью бежали на службы. Прошло больше 20 лет – мы постарели, болезни появились. Теперь, увы, чаще в келии, чем в храме. На Покровском подворье в келиях для лежачих установили радиоточки - транслируют богослужения из храма. Наши тоже об этом подумывают.
Послушания: то, да не то
Мне приходилось слышать, что самое тяжелое послушание – на кухне. Вы через него прошли?
Я немножко была на кухне. Совсем чуть-чуть. Но для меня самое сложное не это.
А что?
Пошивочная мастерская. Потому что здесь нужно сидеть за машинкой часами, не вставая, а я человек довольно подвижный. Поэтому для меня всегда однообразные послушания, монотонные, были делом сложным. А для кого-то наоборот! Например, наши швеи: они так любят свою мастерскую, что им ничего больше и не надо, только шить да кроить. Мы все разные. Каждому – свое.
Я, например, несколько раз пыталась пристроиться в иконописной мастерской.
К сожалению, я ничего не умею, только дружу с иконописцами. Это мои близкие люди. Хотя и говорят, что в монастырях не дружат, что ко всем нужно относится ровно – все-равно какую-то близость духовную чувствуешь. Общая точка зрения на какие-то моменты, восприятие мира.
Но рисовать-то я не умею! Говорю: «Дайте я вам хоть реставрировать помогу». Реставрация – дело сложное, что-то серьезное новичку не доверишь, да и несерьезное тоже, провели инструктаж. Дали какие-то химикаты, страшные совершенно, и я сидела в маске, расчищала икону. Это единственное, что мне в иконописной доверили. И - я была совершенно счастлива!
Пригодилось ли знания, умения, которые вы приобрели в миру – ваши две профессии, например?
- Да, конечно. Послушания у меня все время с ними связаны.
Хотя это уже все в другой форме, по-другому. Передача на радио «Радонеж», например. У нас радиокурс был когда-то в театральном институте. Мне проще было выступать на радио, чем кому-то из сестер. Или, например, издательство и редактура. Редактуре нас тоже учили в театральном. Навык систематизации материала очень пригодился в работе над монастырской газетой.
- А какое у вас любимое послушание?
Любимое послушание? Не знаю... Как-то они все для меня дороги. Жалко какое-то послушание обидеть. Все дороги.
Послушание – это внешняя штука. Вот когда мне, повторю, в храме дали пол мыть, в ту же секунду я поняла, что это – самое важное, самое глобальное дело, какое я в жизни когда-либо делала. Ощущение космоса в этот момент было. Со стороны кому скажи, скажут: «Смешно! Что такое тряпка в руках?».
Любое послушание в монастыре имеет совсем другое свойство, нежели та же самая работа в миру. Другой внутренний масштаб. Даже если ты просто пол моешь в храме. Внутренняя наполненность возникает, не просто каркас, схема.
«Бедные миряне!»
27 апреля Введенской обители исполняется 22 года. Когда монастырь был маленький, нас было 30 человек, мы были все как одна семья. Все на виду, все вместе – всегда. Сейчас, когда нас стало в 5-6 раз больше, такого чувства семьи, единства уже нет. Сложно 150-200 человек даже мистически собрать вместе. Сейчас мы живем не одной семьей, а одним монастырем. То ли мы уже выросли, и в таком близком общении, как в первые годы, нет нужды? Каждый уже занимается своим делом, своей душой.
Если взглянуть на ваш монашеский путь с расстояния минувших 20 лет – что оказалось главным, что второстепенным?
- Начало – прекрасное время. Мы были молоды, полны сил, наверное, были идеалистами, но главное – все делали вместе. Никакие трудности не пугали. Привезли кирпич – на разгрузке кирпича все, и те, что со сломанными ногами на костылях. Никто никого не заставлял – мы сами рвались «в бой». Конечно, в этой горячности было немало внешнего, мирского, но главными были искренность и жажда послужить Богу и ближним. Мы тогда многого не понимали, не знали, что будут и искушения, духовные сложности. Пришел как-то в монастырь секретарь епархии протоиерей Николай Винокуров. Прекрасный батюшка, добрый, внимательный и сказал мне как бы, между прочим: «Не унывай, не надо». Я удивилась: «Какое может быть уныние, ведь так радостно в монастыре? Да и что это такое - уныние?» Прошло два дня, и оно пришло.
А что оказалось самым сложным в монастыре?
Самое сложное в монастыре – ты сам. Справиться с собой, своими немощами – вот задача. А главное – каждый для себя определяет опытно. Для меня главными стали три положения:
Первое - чтобы освободиться от страсти, ее надо возненавидеть. Не только «как мне это все надоело», «хорошо бы избавиться», «ну, когда это кончится!», а по-настоящему возненавидеть.
Второе - не осуждать. Все люди разные, кому-то дан один талант, кому-то десять, но и спросится с каждого по-разному.
Кстати, эту простую истину – что все люди разные, я до конца осознала только в монастыре – не столько осознала, сколько прочувствовала. Нет смысла от человека ждать и требовать больше, чем он может дать. Допустим, ты что-то с легкостью делаешь, а он этого не может. Ну не может! И нельзя обижаться на то, что кто-то не ведет себя так, как ты ожидаешь от него. У каждого разное количество талантов.
Это простая вещь, в миру часто забывается. Многие из нас хотят, чтобы наши родственники стали сразу святыми – постились бы, молились, были постоянно в храме. Но так не бывает – у каждого своя «весовая духовная категория» и свое «время созревания».
Третье - Богу не нужно внешнее: твои труды, добрые дела. Богу нужно твое сердце. «Сыне, даждь Ми твое сердце» (Притчи 23:26).
К нам в монастырь часто приезжал игумен Петр из Владимирской епархии – удивительный батюшка: на все и всех у него хватало времени и любви, строил мужские монастыри, собирал братию. Разве он не нужен был и братии, и духовным чадам, Церкви? Конечно, нужен. Но он созрел, и Господь призвал его к Себе, потому что его внутренний храм уже был построен.
Мать Иоанна, как вам кажется, отличаются ли люди, которые тогда, в 90-е годы приходили в монастырь, от тех, кто приходит сейчас?
Сейчас немножко другая молодежь, да. Во-первых, они приходят не на разруху, не на пустое место. Почти все готово. Все построено. Нужно только «встроиться» в уже существующую структуру.
И мне кажется, это сложнее. Нам было проще, потому что – мы были первые, мы начинали, у нас была стройка, аврал, энтузиазм… Психологически нам было проще. Сейчас этого нет. И чтобы жить в такой внешне благополучной среде, нужна уже определенная зрелость духовная. За стройкой, внешним уже не спрячешься. Нужно трудиться духовно, чтобы в обыденности, рутине распознать то, что мы видели с самого начала.
Конечно, если Господь откроет, то не будет никакой рутины. Опять же, нужно и призвание. Если Господь призвал, тогда все – никакой рутины не будет. Будет другой мир. Разнообразный, интересный, в котором совершенно невозможно соскучиться. Абсолютно.
- В монастыре невозможно соскучиться? Ну знаете, в миру в это с трудом можно поверить!
А что я вам, ребята, могу сказать? Жили мы в миру, знаем. У нас есть опыт, есть, с чем сравнивать. И жили благополучно в миру. Нет, ребята, не обманите…
Как вам кажется, как можно не потерять способность удивляться, не потерять горение первых лет при скудости внешних впечатлений монашеской жизни?
- Это обман. Внешнее, впечатления не усиливают «горение» - внутреннее, скорее наоборот: чем больше внешнего, тем меньше «горения». Это закон не только для монастыря, но и для мира. Будет серьезный ученый, исследователь гоняться за внешними впечатлениями? Если будет – он перестанет быть ученым. Можно ли построить крепкую семью, постоянно находясь в поисках впечатлений? Вряд ли.
Мы в свое время бежали от внешнего, как от скучного, неинтересного. Иногда нам миряне говорят: «Бедные, как мы вас жалеем. У вас каждый день одно и тоже». Мы улыбаемся: «А мы вас». Вот так и жалеем друг друга…
Получается, что определенное противопоставление – монахи и миряне, мы и они – все-таки существует, чувствуется?
Никакого противопоставления нет. Наоборот, из монастыря, кажется, лучше чувствуешь человека другого – даже того, кто находится в миру. Все становятся ближе. Как на капитанском мостике – смотришь и видишь всех и вся.
А потом, у нас[2] не было бы такой широкой социальной деятельности, если бы мы закрылись от всех. Противопоставили себя миру. Счастливы те монастыри, которые могут позволить себе серьезную молитву, закрывшись от мира. Это великое дело. Просто мы до этого не доросли, надо признаться честно. Пока не доросли...
Я помню, когда к нами приехали монахи с Афона - это было действительно потрясение. Мы – монахи, они – монахи, но сам их вид, само присутствие, было безмолвным укором моему нерадению. Они другие.
О голове, которая - нужна
Существует такой стереотип о монашеской жизни: раз ты в монастыре, грубо говоря, «отключать голову» - и без рассуждения слушаться каждого слова…
Почему это?
Ты же в послушании должен быть. За тебя, мол, другие подумают.
А куда же голова делась? Нет, голова всегда на месте должна быть. Как же без головы?
Другое дело, надо соблюсти золотую середину, сохранить трезвомыслие. Понимая, что твое мнение может быть ошибочным точно также, как мнение того, с кем ты не соглашаешься.
Монастырь - не армия: «Вот вам приказ такой-то и выполняйте не рассуждений». И пошел. Все. Мы разговариваем, общаемся, мы знаем друг друга. Если что-то непонятно, пытаемся в беседе это выяснить. «Слепое послушание» возможно было в прежние века, когда 1-2 послушника проходили искус у опытного старца, занимались духовным деланием. Это если речь вести о серьезных вещах, а просто выполнение каких-то заданий, работы, конечно, никто не оспаривает.
Конечно – мнение духовника стараешься исполнить, даже если и не совсем согласна с ним. Потому что знаешь - он духовно опытный человек. При том, что он никогда не «прижимает к стенке», не говорит: «вот так и не иначе!». Батюшка дает свободу. Уже потом, взвесив, понимаешь, что – да, действительно, он был прав. Поэтому ты ему доверяешь и принимаешь его совет.
О. Амвросий Юрасов – какую он роль сыграл в выборе пути?
- Какую роль? Главную. Не знала бы отца Амвросия, не знала бы монашества. Хотя внешне все было просто и буднично, не было слов: «Чадо, благословляю тебя…» Батюшка всегда дает человеку свободу - самому решить, а он, как духовник, лишь предлагает, советует. Иногда даже большую свободу предоставляет, чем тебе хотелось бы.
Кстати, если говорить о выборе пути - ведь на всякий путь Господь призывает, и выбор человека заключается лишь в том, чтобы послушаться или не послушаться. Как расслышать голос Божий?
Как расслышать Глас Божий? Быть внимательным к себе, к людям. Не лгать себе, иметь хотя бы немного решимости, ведь слышат все, но слушаются не все.
Если полагаться на Господа, то и в миру, конечно, можно жить по воле Божией. Другое дело, что мы не всегда доверяем Богу и боимся – а вдруг Господь решит не так, как нужно мне, как я хочу?
А вы за время жизни в монастыре научились доверять Богу?
Хотелось бы, конечно, чтобы это было так… Хотелось бы. Честно говоря, в голову не приходит заниматься оценкой: дай-ка, мол, посмотрю, оценю себя, насколько я продвинулся… Такого абсурда быть не может, конечно. Ты просто стараешься смотреть, где поступаешь правильно, где неправильно.
Что бы вы ответили людям, которые считают, что монахи не умеют радоваться жизни?
- Как же нам не радоваться? Странно. Наоборот, мы радуемся больше, чем вы.
Каково главное ощущение, «тональность» монашеской жизни, если ее одним словом выразить?
Радость. Ощущение внутренней полноты, смысла жизни. И еще - защищенность, говорят же в народе «как у Христа за пазухой». Так и мы под Покровом Господа и Матери Божией.
Беседовала Юлия Посашко
[1] Мать Иоанна по послушанию много лет занималась изданием газеты «Слово утешения».
[2]Введенский монастырь отличается активной социальной и миссионерской деятельностью. Архимандрит Амвросий (Юрасов) — духовник православной радиостанции «Радонеж». Сестры монастыря участвуют в работе Епархиальной Тюремной миссии — посещают колонии. Трудятся в Епархиальной комиссии по канонизации святых. В монастыре работает Православный Телефон доверия. Монахини поддерживают инвалидов, малоимущих, бездомных, безнадзорных детей, детей-сирот, наркозависимых, ВИЧположительных, заключенных, освободившихся, проводят благотворительные обеды.
В монастыре есть издательский отдел: издаются книги, буклеты, монастырская газета «Слово утешения».
С монахиней Иоанной (Смирновой) беседовала Юлия Посашко