20 ноября Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу
исполняется 67 лет. Накануне этой даты мы постарались в различных интервью
Святейшего найти те моменты, в которых он рассказыввает о личном - своей жизни,
семье, радостях и трудностях служения.
Ведь систематических воспоминаний или
мемуаров Патриарх Кирилл пока не написал.
Кроме того, будучи скромным
человеком, он не очень много говорит о себе и своей жизни, хотя ему,
безусловно, есть что сказать.Он нечасто упоминает об исповедничестве деда и
отца, о деталях своего жизненного пути, о встречах с великими и замечательными
людьми уже прошедших эпох — только когда это напрямую связано с предметом
разговора: будь то голод тридцатых в России и на Украине, гонения на
священнослужителей в Советском Союзе или воспоминания о международной церковной
работе. Как крупицы, эти воспоминания разбросаны по интервью и выступлениям
Предстоятеля, и если их собрать и представить читателю — рисуется судьба
человека, воспитанного в семье, где скромность сочеталась с глубочайшей верой и
верностью Церкви, которая никогда не противоречила верности своей стране,
гражданскому долгу.
Священниками были и мой отец, и мой дед, причем отец принял
священный сан раньше, чем дед. А дед был настоящим исповедником веры и провел
многие годы в тюрьмах, лагерях и ссылках. Он как-то подсчитал, и оказалось, что
за его плечами было 47 тюрем и 7 ссылок.
Отец мой, главный механик оборонного предприятия в
Ленинграде, вырос глубоко верующим человеком. До войны он был репрессирован,
тоже был исповедником, сидел на Колыме, потом строил укрепления во время
обороны Ленинграда. В годы войны был военпредом на Горьковском заводе и
принимал танки Т-34 перед их отправкой на фронт. Уже после войны, в 1947 году
пришел к митрополиту Ленинградскому и попросил благословения на иерейское
служение, стал священником. Мама была учительницей немецкого языка в средней
школе.
Видя пример деда и отца, я в детстве рос в убеждении, что и
мне предстоит пострадать за веру, готовил себя к этой судьбе. Я не был
пионером, не вступал в комсомол, больше всего боялся стать соглашателем. Но не
стал и диссидентом. Прежде всего потому, что всегда любил свою страну и свой
народ. И в советское время я считал, что нельзя делать ничего такого, что могло
бы повредить единству народа и пагубно отразиться на судьбе страны.
* * *
Отец Патриарха. Фото ИТАР -ТАСС
У папы и мамы было трое детей — старший, Николай, я и
младшая сестра, Елена. Все мы встали на путь служения Церкви. Отец наш был
книголюбом. Мы жили очень скромно, в коммунальной квартире, но папа сумел
собрать прекрасную библиотеку. Она насчитывала более трех тысяч томов. В юности
я прочитал то, что большинству наших сограждан стало доступным только уже в
период перестройки и в советское время. И Бердяева, и Булгакова, и Франка, и
замечательные творения нашей русской религиозной и философской мысли начала XX
века. И даже парижские издания…
Я учился — и неплохо
— в передовой школе. По всем статьям должен был стать пионером. Но не считал
это возможным. Помню, меня пригласила для разговора директор школы. А я сказал
ей: «Если Вы согласны с тем, чтобы я в галстуке ходил в Церковь, то готов его повязать».
Она, конечно, ответила: «Нет». Можно себе представить ситуацию — тысяча детей в
школе, и один мальчик без галстука. Я все время находился в состоянии
постоянной готовности ответить — почему этого не сделал...
* * *
Уже в 15 лет у меня были четкие убеждения и представление о
будущем. В этом возрасте я ушел из дома и стал жить самостоятельно. Но ушел не
потому, что было что-то не так. Я не мог, чтобы родители все время заботились
обо мне материально. Испросив у них благословение, я поступил работать в
Ленинградскую комплексную геологическую экспедицию.
* * *
Помню, был троллейбус № 1, который шел по всему Невскому
проспекту. Никогда не забуду этого момента — я ехал и отсчитывал эти остановки.
С трепетом священным вошел я тогда в здание духовной семинарии на Водном
канале. Здесь тогда размещалась епархия. Владыка Никодим ютился в маленьких
комнатках. Войдя в кабинет и увидев его, я очень поразился. Было впечатление,
что он меня уже давно-давно знает. А я как будто с другом встретился. Помню этот
пронзительно-проницательный взгляд. Передо мной был очень сильный человек, с
невероятной силой воли и ума. Поскольку я хотел вначале пойти учиться в
университет, то спросил его: «Как мне поступить, Владыка?» Он задумался и
сказал: «Знаешь, я бы тебе не рекомендовал. Физиков очень много в нашей стране,
священников мало. Поступай прямо в семинарию». Никогда-никогда я не жалел о
том, что послушался.
* * *
Патриарх совершает панихиду на могиле отца
…Один очень мудрый ленинградский священник, Царствие ему Небесное,
отец Евгений Амбарцумов, который преподавал у нас в духовной академии, узнав,
что я подал прошение о монашестве, сказал мне:
— Володя, ты отдаешь себе отчет, что ты сделал?
— Да, но не до конца.
— Ты же решил судьбу не только за себя, двадцатидвухлетнего
мальчика. Ты сказал «да» и за тридцати-, и сорока-, и пятидесятилетнего
мужчину. И за шестидесятилетнего, и семидесятилетнего старика. Ты за всех за
них сказал «да». А не может получиться так, что вот этот семидесяти-,
шестидесятипятилетний будет потом плеваться на тебя?
— Не знаю. На это у меня нет ответа.
Тогда я отдал себя в руки Божьи. Как бы проведя черту,
сказал себе: «27 марта 1969 года — это тот день, когда я должен решить. Если к
этому времени не женюсь, принимаю монашество». Получилось так, что не женился —
и принял монашество. Конечно, человек остается человеком, но все зависит от
стиля жизни. Владыка Никодим меня учил: «Ты никогда не справишься со своими
проблемами, если у тебя будет много свободного времени. Сделай так, чтобы у
тебя его никогда не было». У самого Владыки не было, и у меня с тех пор
свободного времени нет...
* * *
Я был ректором ленинградской духовной академии и семинарии
10 лет. А перевели в Смоленск в один день. Это, конечно, была отставка. Кстати,
первый человек, который меня правильно настроил, был Святейший Патриарх
Алексий, бывший тогда управделами. Когда я приехал к нему, Святейший сказал
слова, которые я до сих пор помню: «Владыка, никто из нас не может понять,
почему это произошло. С точки зрения человеческой логики этого не должно было
быть, но это произошло. И только потом мы узнаем, зачем все это нужно было».
Сейчас из архивных источников стало известно, что инициаторами моего внезапного
перевода из Ленинграда в Смоленск были светские власти.
В Смоленске, в соборе, особенно возле чудотворного образа
Одигитрии я многое понял. Все мое существо охватил тогда какой-то духовный
трепет. Я подумал: Господь меня привел сюда совсем не случайно. Я вспомнил, как
в детстве стоял перед чудотворным образом Смоленской иконы Божией Матери — на
левом клиросе храма Смоленской иконы Божией Матери на Смоленском кладбище в
Ленинграде… Тогда у этой иконы я обратил свои первые молитвы к Богу. Рядом
стояла мама. Помню отца, совершающего Литургию...
* * *
Я как-то затрудняюсь вспомнить, когда у меня был выходной
день. Даже если день не присутственный, то есть мне не обязательно ехать для
того, чтобы встретиться с людьми, я работаю с документами, которые
накапливаются иногда в таком огромном количестве, что мне приходится
прочитывать до трехсот страниц текста в день. А если к этим тремстам страницам
вы добавите телефонные звонки, встречи с людьми, поездки, то вот и получается
примерный средний объем работы Патриарха. Поэтому отдыха не получается. Я
говорю об этом не со скрытой надеждой или уверенностью, что люди скажут: «вот
какой Патриарх! какой он трудолюбивый, какой умница, сколько работает, как
много читает!» — я хотел бы сказать, что, может быть, Патриарх не умеет
управлять своим временем. Я стараюсь ввести какой-то порядок в свою работу,
потому что без отдыха человек работать не может — так Господь нас создал.
Седьмой день был создан как день отдыха для поддержания качества человеческой
жизни. Поэтому я очень надеюсь, что сумею, опираясь в том числе на своих
помощников, организовать свое рабочее время.
* * *
Дед прошел 47 тюрем и 7 ссылок. В последние, уже
послевоенные годы, не был в заключении, но скрывался от властей, потому что ему
запрещено было проживание в целом ряде мест. Он, как сказали бы сегодня,
фактически бомжевал. Иногда находился в Москве, в других городах, спал в
каких-то подвалах, в кочегарках — вот так жил. И только уже в конце 40-х годов
его положение было легализовано, и он впервые смог приехать к нам в Ленинград.
Мы с мамой встречали его на Московском вокзале. Я хорошо помню эту сцену: вышел
из вагона сухощавый пожилой человек, мне даже показалось, старичок, с огромным
черным фанерным чемоданом, и мама подбежала к нему: «Папа, папа! Мы сейчас
возьмем носильщика». А он возмутился: «Какого еще носильщика?» — «Ну как, чтобы
помочь чемодан нести…» Дед улыбнулся, снял ремень, перевязал им чемодан,
взвалил на плечи, и мы пошли. Эту встречу я хорошо запомнил.
* * *
Одиночество, видимо, — это то, что реально до конца дней
будет сопутствовать мне как Патриарху. Оно сопутствовало и всем моим
предшественникам. Может быть, то, что я сейчас скажу, — это очень личное, но я
хочу, чтоб Вы меня правильно поняли: у Патриарха не может быть друзей, у него
паства. А вот дружба в обычном, бытовом смысле слова, я думаю, практически
невозможна.
Все силы Патриарха уходят на то, чтобы быть пастырем для
всех. Дружба предполагает избранный круг людей, неких любимчиков, тех, кто
поближе к Патриарху, чем другие. Патриарх должен быть открыт для всех. Мне
кажется, что все силы Патриарха должны уходить на пастырскую любовь к людям, и
если это так, то ни на что другое никаких сил уже не остается.
Источники: газета
«Республика Башкортостан», фильм «Митрополит» (снят студией «ПИТА» по сценарию
Н. Лисового), «Комсомольская правда», «Труд», журнал «Смоленск», Телеканал
PRIME (Молдова). Фото из архива пресс-службы Патриарха Московского и всея Руси