Представляем вашему вниманию одну из малоизвестных
бесед с митрополитом Антонием Сурожским, состоявшуюся на английском радио в 1972 году.
— Митрополит Антоний, я знал людей, которые становились
религиозными, потому что их мучил вопрос о возникновении зла; я также знал
людей, которые разочаровались в религии по этой причине. Первые чувствовали или
приходили к убеждению, что понятия добра и зла не могли возникнуть сами по
себе, что их должна была создать высшая сила; зачем существует добро, им было,
конечно, ясно, а на вопрос о том, почему и для чего существует зло, они
надеялись получить ответ от религии. Вторые, те, кто разочаровался в религии,
приходили к убеждению, что она не дает ответа на вопрос: как сочетать
существование всемогущего Бога, олицетворяющего добро, справедливость, с тем,
что творится на земле; не только в области человеческих взаимоотношений, но и в
природе, где царят хаос, борьба и жестокость. Какой ответ даете Вы на этот
вопрос?
— Это очень трудный
вопрос в том отношении, что, действительно, можно из одинаковых предпосылок
прийти или к вере, или к сомнению. Мне кажется, что христианин даст
приблизительно такой ответ: Да, Бог всемогущ; но Он создал человека свободным,
и эта свобода, конечно, несет с собой возможность и добра, и зла; возможность
отклонения от закона жизни или, наоборот, участия в этом законе жизни. И вот
этот вопрос свободы является центральным, мне кажется, для проблемы добра и
зла. Если бы Бог создал человека не способным на отклонения, человек был бы
также неспособен ни на что положительное. Скажем, любовь немыслима иначе как в категориях
свободы; нельзя себя отдать, когда нельзя отказать в самоотдаче; нельзя
человека любить, если это чисто механическое соотношение; если бы не было
свободы отказа, отречения, если не было бы, в конечном итоге, возможности зла,
то любовь была бы просто силой притяжения, силой, связующей все единицы, но
никак не создающей между ними нравственное соотношение.
— Почему? Означает ли это, что зло существует для того,
чтобы выделить добро, в качестве контраста?
— Нет, я не думаю,
что оно существует для этого; но где есть возможность одного, неминуемо встает
возможность другого. Конечно, если бы мы были просто такие совершенные
существа, которые не способны сделать ошибочный выбор, зло было бы исчерпано;
но как возможность оно все равно бы существовало.
— А допускаете ли Вы, что Бог, всемогущий Бог заботится о
людях, следит за судьбами человечества, помогает людям, следит за тем, чтобы на
земле зло не восторжествовало?
— Да; в этом я
глубоко убежден; и опять-таки, с моей христианской точки зрения мне Бог
представляется именно не безответственным Богом, Который человека создал,
одарил его этой ужасной свободой, которая может все разорить и все разрушить, а
потом —употребляя образы Ивана Карамазова — «ждет» где-то в конце времен
момента, когда Он его будет судить и засудит за то, что человек не так
пользовался данной ему свободой. Таким Бог мне не представляется. Мне
представляется Бог ответственный, Бог, Который создал человека и жизнь, но
Который не только ждет в конце момента итогов. И самый предел этой
ответственности, которую Бог берет за жизнь и за Свои поступки, за Свой
творческий акт, это Воплощение, это то, что Бог делается Человеком, входит в
историю и до конца погружается в ее трагизм, и где-то разрешает этот трагизм.
— Как, где Он разрешает этот трагизм?
— Он его не разрешает
внешне, в том отношении, что на земле смерть, болезнь, страдание продолжают
косить людей. Но отношение человека к человеку может стать глубоко иным;
отношение к собственному страданию может быть совершенно иным; отношение к
страданию другого опять-таки глубоко изменяется от этого.
— Значит, Вы определенно, как христианин, отрицаете тезис
Вольтера, который примерно исходил из того, что Бог создал человека, снабдил
его всем необходимым, в первую очередь разумом, и затем счел Свою задачу
выполненной: если люди будут руководствоваться разумом, то все будет хорошо,
если нет — то это их дело. Потому что это, по существу, довольно логичное
объяснение; но Вы, судя по тому, что Вы только что сказали, это категорически
отрицаете.
— Да, такого Бога я
просто не могу себе представить, потому что это был бы до того нравственно
безответственный поступок, просто безнравственный поступок, который был бы, в
конечном итоге, основанием и причиной всего зла; и безответственный, злой
поступок, потому что — по какому праву такой Бог нас создает, нам же на горе,
когда Ему от этого ничего не будет, да еще вдобавок будет когда-то где-то нас
судить? Какой же это Бог?
— Вольтер не говорил, что Бог будет судить; он просто
говорил, что Бог наделил человека всем необходимым, что Бог создал изумительный
механизм, структуру человека, а главное — разум; почему же это безответственно,
почему это было бы преступно?
— Анатолий
Максимович, если бы этот Бог создал такой замечательный механизм, то этот
механизм не испортился бы так безнадежно; тогда, значит, Бог, Который строит
этот механизм, просто ужасно плохой механик, никуда не годный. Если такой у нас
Бог, Который даже механизм приличный создать не может, то, право, не о чем
говорить.
— Но как Вы объясняете себе тот факт, что Бог, с одной
стороны, заботится о людях, а с другой стороны, на протяжении существования
всего человечества несправедливость в основном торжествовала над
справедливостью? Сперва это объясняли тем, что когда человеку приходится плохо,
он в этом виноват сам, значит, это наказание за какие-то его грехи. Затем это,
по-видимому, людей больше не удовлетворяло, и тогда начали говорить о том, что
Бог испытывает человека, что Он испытывает веру человека — это, конечно, Иов; а
когда уже это больше не удовлетворяло, то пришло христианство, которое стало
убеждать людей, что страдание — это нечто возвышенное. Вы согласны с такой
несколько упрощенной характеристикой развития человеческой мысли в этом
направлении?
— Я согласен; только
те объяснения, которые Вы отодвигаете в прошлое как изжитые, я не до конца вижу
изжитыми. Очень много зла, страдания, муки человеческой происходит от греха,
просто от греха в том смысле, что если человек зол, он причиняет зло и
страдание и, кроме того, он себя уродует, он сам делается жутким и перестает
быть человеком.
— Но это совершенно ясно; речь идет о том, что
несправедливость торжествует над справедливостью, другими словами, что плохо
приходится тем, которые не являются уж такими страшными грешниками, а может
быть, даже и праведны.
— Я думаю, что
справедливость в этом смысле была бы очень непривлекательна; если бы счастье,
благополучие было немедленной наградой за добро, то добро как нравственная
категория было бы обесценено; это был бы чистый расчет. Я думаю, что добро
именно тогда делается добром, когда человек может устоять против
несправедливости, против неправды, против страдания и все равно не отречься от своего
добра, от того, что кажется ему — или объективно является — добром. Если,
скажем, человек щедр и бывает обманут, и, попробовав раз-другой быть щедрым,
приходит к заключению, что этого не стоит делать, то щедрость его довольно
бедная. Вопрос в том, какова его отзывчивость. И во всех отношениях мне
кажется, что добро именно испытывается, поддается пробе тем, что оно
сталкивается со злом. Я не говорю, что это хорошо по существу; но, несомненно,
человек вырастает в совершенно новое измерение, совершенно новое величие, когда
он способен встретиться лицом к лицу со страданием, с ненавистью, с горем, с
ужасами войны и остаться до конца человечным, и еще вырасти в большую меру,
скажем, сострадания, понимания, мужества, способности себя отдать и собой
пожертвовать.
— Это все-таки несколько сложный процесс. Я совершенно
согласен, что конечный результат является желательным, но процесс его
достижения очень сложный, это очень трудный путь; и как-то трудно себе
представить, что этого нельзя было бы достичь проще. Но скажите: заботится ли
Бог о судьбах человечества? Если да, то как Вы объясняете себе такое чудовищное
явление, как, например, Гитлер, которое я лично считаю совершенно
исключительным явлением, потому что в этом случае даже не было сделано попытки
оправдать злодеяния какими-то высшими, мнимыми этическими соображениями, а было
сказано просто и ясно: мы хотим творить зло. Как Вы объясняете возникновение
такого явления, если Вы исходите из того, что Бог заботится о судьбах
человечества?
— Во-первых, да, я
убежден, что Бог заботится о судьбах человечества. Во-вторых, я думаю, что если
есть свобода в человеке, которая Богом ему дана, Бог уже не имеет права стать
на пути и эту свободу изничтожить. В конечном итоге получилось бы так: Бог вас
делает свободными; в тот момент, когда вы этой свободой пользуетесь не так, как
Ему нравится, Он бы вас приплюснул — и вас бы не стало. И получилось бы, что,
может быть, на земле было бы меньше зла, то есть злодеев меньше было бы,
Гитлера бы не было, того не было, сего не было, — а в конечном итоге самый
злодей из злодеев оказался бы этот Бог, Который дает мне свободу, а в тот
момент, когда я ошибаюсь на своем пути или схожу с него по какому-то безумию,
Он же меня убивает за нее, уничтожает. Нравственная проблема оказалась бы, я бы
сказал, еще хуже первой... И представляете себе тогда жизнь человека? Он бы
жил, зная, что если он поступит нехорошо, Бог его уничтожит. Следующая стадия:
так как Бог знает и может предвидеть вещи, то как только у вас зародится злая
мысль, Бог может вас уничтожить. Это же хуже концентрационного лагеря! Мы жили
бы просто под дамокловым мечом все время: дескать, вот убьет — не убьет, убьет
— не убьет... Спасибо за такого Бога!
— Повторите...
— Если Бог
действительно сделал человека свободным, то есть способным ответственно
принимать решения, которые отзываются в жизни поступками, то Бог уже не имеет
права в эту свободу вторгаться насильно. Он может войти в жизнь, но — на равных
правах; вот как Христос стал Человеком и от этого умер на кресте: да, это я
понимаю. Если же Он вторгался бы в жизнь в качестве Бога, то есть со всем Своим
всемогуществом, всеведением и т. д., получилось бы так, что земной злодей,
который Богом же одарен свободой, в тот момент, когда он ошибочно, не так
пользуется этой свободой, стал бы жертвой Божественного гнева, то есть он был
бы просто изничтожен, убит. А еще хуже: человек только успел задумать
какой-нибудь неправый поступок — Бог его тут же уничтожил бы, потому что Бог
знает, что в будущем случится. И все человечество жило бы, одаренное этой
проклятой свободой, под вечным страхом: ой, промелькнула злая мысль — сейчас
кара придет на меня... Ой, мне захотелось чего-то не того – что сейчас
будет?... Это был бы чудовище, а не Бог, Он был бы из злодеев злодей.
— К чему же тогда сводится Божественное вмешательство в
судьбы людей?
— Во-первых, к тому,
что Бог в человека заложил закон жизни, то есть устремленность ко всему тому,
что есть полнота торжествующей жизни, полнота торжествующей любви. Во-вторых, к
тому, что Он дал человеку сознание добра и зла, — мы его не выдумали, это не
чисто социологическое явление, потому что социологические формы меняются без
конца, а понятие добра и зла везде проходит красной нитью.
— С этим я совершенно согласен.
— Дальше: Бог через
людей, Ему верных, которые Его знают опытно, молитвенно и жизненно, Свое слово
говорил, указывал нравственные мерки, указывал нравственные пути. Потому что
совесть человека — вещь относительная, более или менее ясная, колеблющаяся, Он
дал человеку закон; Он дал человеку правила жизни. И главное, Сам Бог вошел в
историю воплощением Иисуса Христа, стал Человеком и нам на деле показал, что
можно пройти через весь ужас жизни, страдания и никогда не заколебаться ни в
любви, ни в правде, ни в чистоте; и что такой человек — пусть он будет
исторически уничтожен, разбит — не побежден. Он достиг полной меры своего
человечества — а это, действительно, победа над злом гораздо большая, чем если
бы просто зла не было.
— Это поднимает целый ряд вопросов, о которых я надеюсь
поговорить в следующий раз.
Митрополит Антоний Сурожский