Отец Паисий был человеком молитвенного призывания ума в сердце и сердца в ум, уединения в себя, в такое себя, в которое непрестанной молитвой можно ввести Бога, чтобы Он там вселился. Он был совершенным исихастом. Он был духовником всего братства монастыря Слатина. И старца Клеопы, чьим почитанием и любовью пользовался до последней минуты жизни. Когда они оба перешли из монастыря Слатина в Нямецкие края – отец Паисий сначала в скит Сихла, а потом они оба в монастырь Сихастрия, – то отец Клеопа всегда исповедовался у отца Паисия.
Целые поколения монахов и монахинь выросли на его духовных наставлениях. Он был мудрым, добрым и всепрощающим. Он был полон благодати, безмерной любви к людям и сердечной теплоты. Из его сердца, как из тихого родника, источались святость и понимание всех человеческих слабостей, он прощал их, вменяя их себе и искупая их постом, молитвенным правилом и жертвенными подвигами.
Он не проповедовал перед массами людей, как отец Клеопа. Однако он проповедовал на исповеди, каждому в отдельности. Это было его благодатью, его даром, миссией и призванием. И верующий народ чувствовал это.
Он не шел к людям. Все шли к нему. До последнего дня жизни через его келью день и ночь чередой проходили паломники, оставляя там свои грехи, которые отец Паисий пожигал огнем своей пламенной молитвы. От него все выходили чистыми, обновленными, словно заново родившимися. Он был беспорочным святым нашего народа, сокрытым в смирении естественном, простом, истинном, в котором никто не мог заподозрить никакой фальши.
Великий духовник, он и вокруг себя вырастил великих духовников. Он был истинным профессором православной духовности. Его слово шло от дел и от христианского чувства, не замутненного ни малейшим сомнением и не ослабленного ни малейшим отклонением от сознания постоянного присутствия Бога в мире, в его душе и миссии, которую он чувствовал себя обязанным исполнять как заповедь. И он был верен ей всю жизнь, а именно миссии убеждать всех людей в том, что Бог любит их, заботится о них, внимает каждой их покаянной мысли и желанию встать на добрый путь.
Отец Паисий привлекал и покорял всех своей добротой, уверенностью, которую внушал каждому, что здесь они встречаются с Богом Благим и любящим. Так он смягчал сердца людей и обращал их к Богу. Иные дожидались своей очереди днями и ночами.
В последние годы от него, казалось, осталась одна душа. Маленький, изможденный, он сидел на краешке своей кровати с епитрахилью на груди и деревянным крестом в руке, а кающиеся проходили перед ним с великим терпением, иные дожидаясь своей очереди целыми днями и ночами. Верующие со всех концов страны, монахи, монахини, настоятели, настоятельницы, епископы и митрополиты. Но самое великое терпение было у него.
Чтобы как-то оградить его от посетителей, монахи Сихастрии говорили, что он плохо слышит, плохо видит. Но люди не придавали этому значения. А он принимал всех, и для каждого у него имелось слово утешения. Когда он, отдыхая, чувствовал, что открывается дверь, то говорил пришедшему:
– Подай мне вот отсюда, справа, епитрахиль. И посмотри, вот там, слева, на гвоздике, над ковриком (он висел на стенке вдоль его деревянного топчана), висит крест. Положи мне его в руку.
И поднимался и начинал то, что можно назвать, может, не очень подходящим словом терапевтика исцеления. Исповедь. Затем совет. Подробный совет. Без спешки. Вылущивание скорлупы с дел, снятие горькой кожуры, извлечение добротной сердцевины, омытие, причесывание, украшение души. Вот что он делал. А затем разрешительная молитва. Из Требника, читаемая им, разумеется, по памяти.
Однако он делал не только это. То, что следовало далее, думаю, было его особым даром. Далее следовала длинная молитва, произносимая наскоро, тоном бескрайней доброты, с верой и надеждой.
Я знал и других знаменитых, великих духовников, хороших психологов, прекрасных терапевтов, духовных людей, тоже добрых, исключительно добрых и необязательно знатоков богослужебных книг, но врачей душ, и когда-нибудь, может, напишу о них тоже, поскольку они были великими и наставили на путь спасения обширные географические пространства верующих. И у каждого из духовников имеется свой дух, свое слово и свое сердце.
Итак, исполнив чинопоследование как полагается и исчерпав очищение души до сокровеннейших ее тайников, он начинал длинную литанию, о которой я так жалею, что никто ее не записал. (А может, всё-таки кто-нибудь ее записал или запомнил?) Воспроизведу здесь лишь несколько слов из ее начала. Конечно, я не смогу привести их в том порядке, в каком слышал, будучи в ту минуту переполнен чувствами и сокрушен благостью произносившего следующее:
– Бог да простит тебя. Бог да услышит тебя. Бог да увидит тебя. Бог да возлюбит тебя. Бог да сопутствует тебе. Бог да защитит тебя. Бог да направит тебя. Бог да утешит тебя. Бог да поможет тебе. Бог да покроет тебя от врагов. Бог да усмирит их. Бог да усмирит тебя. Бог да умягчит твое сердце. Бог да сделает тебя не помнящим зла. Бог да поможет тебе не делать зла. Бог да наставит тебя на делание добра. Бог да сделает тебя милосердным. Бог да подаст тебе силу прощать. Бог да просветит твой ум, чтобы ты постиг Его благость. Бог да направит стопы твои на Его стези. Бог да подаст тебе дух терпения. Бог да поможет тебе смириться. Бог да поможет тебе видеть в других хорошее. Бог да сохранит тебя от помыслов мести. Бог да защитит тебя от зависти…
И всё в том же духе, всё Евангелие и все принципы христианской морали он называл в форме молитвы и наставления тоже. И через его руку, опускающуюся тебе на голову, ты ощущал тепло его слов и силу, укрепляющую твой ум и сердце, и понимал, что сейчас ты встречаешься с Богом в опыте прямом, осязаемом, несомненном, сильном своей простотой, пробирающем тебя до глубины души верой и любовью. Ибо всё пронизывала эта любовь, которая могла исходить только от Бога.
Это мне известно от многих проходивших через епитрахиль любви и мудрости отца Паисия, человека Божия.
Говорили, как я уже сказал, что он в своей глубокой старости, ибо уже был пройден 90-летний рубеж, совсем не видит. Может, он уже и не видел так же хорошо, как в 80 или в 40 лет. Но я знаю, что он видел.
Один человек, побывавший у него (это человек, принадлежащий к высшей иерархии, он недавно ходил к нему с камнем на сердце, будучи раздавлен скорбями, и пошел к нему в полной решимости подчиниться этому врачу душ и испросить его святые наставления), он рассказал мне один эпизод, который потряс меня и прояснил мне эти разговоры о его незрячести. Если не плотскими глазами, то глазами души он видел так же хорошо. Причем видел в прямом смысле слова, а не фигурально, как можно было бы подумать.
Выслушал отец Паисий исповедь открывшего мне это происшествие. Побеседовали они. Прочел он разрешительную молитву с теми модуляциями голоса, которые имелись у него. И только у него. Ибо они изливались из души великого духовника с великим сердцем, с великим пониманием. И затем начал свою длинную литанию в завершение, как последнюю молитву, как выражение искреннего соучастия в жизни исповеданного им человека:
– Бог да простит тебя. Бог да возлюбит тебя. Бог да утешит тебя…
И тут он, незрячий, вдруг остановился на миг и протянул указательный палец правой руки. Протянул его с нежностью, исполненной материнской любви, и с великой точностью прикоснулся к глазам кающегося, стоявшего на коленях перед его деревянным топчаном. Он вытер с обоих глаз его слезы, лившиеся, как из источника покаяния, из чувства освобождающей встречи с человеком Божиим, с благодатью Божией в лице этого святого человека, с благодатью, подаваемой ему с щедростью, со священным состраданием, любовью, всепрощением. Затем старец поднес влажный палец к своим глазам. Чтобы утереть их тоже? Чтобы освятить их слезой покаяния?..
Затем поднес влажный палец к своим глазам. Чтобы утереть их тоже? Чтобы освятить их слезой покаяния? Чтобы возблагодарить Бога за дар прозрения, поданный ему, может, именно в этот миг больше, чем когда-либо? Ставший объектом этой священной любви не мог объяснить себе, как и почему.
Затем отец Паисий продолжил свою литанию, повторив последние слова:
– Бог да утешит тебя…
Потом он еще долго молился, может, минут 10, а может, и больше, может, и меньше, поскольку утешение охватило душу переживавшего эти минуты, и он уже не ощущал течения времени, утонув в бесконечности доброты, укрепления, утешения.
А кто теперь утешит душу скорбящую и удрученную, бредущую по горным тропкам в поисках духовника? Ученики. Думаю, что ученики. Ведь отец Паисий вырастил учеников. Он был словно дерево, принесшее обильные плоды. И одного из них, великого, мы знаем все! Это отец Клеопа.
Бог да простит отца Паисия, если бы было за что, и да упокоит его с миром! И оттуда, где он блаженствует сейчас, да бдит он над душами и жизнями тех, кто знал его и кто не знал. Да утешит он нас. Да утрет наши слезы. Да ходатайствует и оттуда за нас пред Богом, как делал это при жизни здесь.
Народ всегда будет называть его «Отец Пустынник». И всегда будет помнить о нем.
У отца Паисия было слово, которое он говорил на прощанье всем уходившим от него: – Да встретимся мы с тобой у врат рая. И мы можем надеяться, что, блаженствуя там, у врат рая, он сделает всё, чтобы открыть их и нам. Если мы будем помнить его советы и исполнять их. Ведь вся встреча с ним на исповеди и была тропинкой, ведущей в рай.
Митрополит Ардяльский Антоний (Плэмэдялэ)
Перевела с румынского Зинаида Пейкова
20 июня 2014 года
Перевод выполнен по книге: Părintele Paisie Olaru, povăţuitor spre poarta Raiului [Отец Паисий (Олару), проводник к вратам рая]. Iaşi: Doxologia, 2010. P. 20–25.
pravoslavie.ru